Александр Зиновьев - В преддверии рая

Правда, наш столик имеет недостаток: он насквозь просматривается с улицы. Прохожим отлично видно, что мы пьем и едим. Иногда мимо проходят знакомые и указывают на нас пальцами. Но нам на это наплевать. Пусть указывают. Мы ничего противозаконного не делаем. Бывает, конечно, приносим с собой чекушку или поллитровку. А кто этого теперь не делает? Администрация кафе смотрит на это сквозь пальцы. Главное — бутылки пустые не выноси с собой /вносить — вноси/. Сейчас на улице типичная московская осень. Холодно. Дождик. Унылость и полная бесперспективность. В такую погоду не ждешь ничего, кроме закручивания гаек, повышения цен, усиления репрессий. Я думаю, что историки и социологи делают большую ошибку, отыскивая причины озверения в сталинские времена в каких-то грандиозных событиях и преобразованиях эпохи. Все дело в погоде. Февральская революция — понятно, дело к весне. А в октябре /сейчас как раз октябрь/ ничего другого и не могло получиться, кроме Великой Социалистической. Ибо в октябре, в особенности в конце октября и в начале ноября, ничего и не хочется, как набить кому-нибудь морду. Набить, и все тут. А кому и за что, значения не имеет. Это в феврале или в марте еще имеет. А в апреле уже не имеет, ибо слякоть. Про лето я не говорю, летом не до революций. У нас в России, конечно. За границей там другой климат.

Нас четверо. Почему четверо? Опять-таки проблема решается просто. Три человека нельзя, ибо сразу же четвертый подсядет. Мы сначала сели как раз втроем. А четвертый тут же прилип. Впятером тоже нельзя. Во-первых, приткнуться негде, столик качается и дрожит все время, как карликовый пинчер на морозе. Во-вторых, не на чем приткнуться, стула нет. Стульев в кафе в обрез, точно по числу столиков. А со своим стулом приходить нельзя, не пустят. Со своей водкой можно, ее можно спрятать в карман, в портфель, в авоську. А стул не спрячешь. Не верите? Попробуйте сами. Мой сосед по квартире сунулся было с раскладным стульчиком, с которым на рыбалку ходит. Сразу уличили. Что творилось! Милицию вызывали. Директор кафе орал, что, мол, распустились, мерзавцы. Соседа обозвали диссидентом и чуть не оштрафовали на десятку.

— Странные наступили времена, — говорит отец.— Когда мы учились, мы даже в десятом классе не задумывались об институте, а поступив в институт, не думали об аспирантуре. И не думаю, что случайностей в выборе профессии было больше.

— Когда вы учились,— говорит мать,— каждый десятиклассник поступал в институт. Конкурс регулировал, кто в какой институт пойдет. Главное было — дотянуть до десятого класса. А теперь? Чуть ли не все кончают десятилетку. В институт без связей не попадешь.

— К тому же окончание института существенно не меняет положение человека. Зарплата — гроши. Лишь аспирантура немного улучшает условия жизни. Так что нынешняя аспирантура соответствует старому институту с точки зрения уровня жизни.

— А я вот не думаю об институте. И тем более об аспирантуре.

— Ну и дурак. Учитель говорит, с твоими способностями обязательно нужно на мехмат. Говорит, из тебя выйдет новый...

Мать назвала имя одного нашего образцово-показательного академика с мировым именем. Но мне этот академик почему-то антипатичен.

— Я бы предпочел такую судьбу, как Галуа или Ферма.

— Кто такие? Небось, из этих, отъезжантов?

Мы с отцом весело смеемся. Мать сначала дуется на нас, потом тоже смеется.

— Задурили головы! А что их держат?! Пусть себе едут куда хотят!

От Приятеля я ушел с ощущением несправедливости общества по отношению к этому человеку. Скромный, честный, талантливый, трудолюбивый человек больше двадцати лет бился над тем, чтобы передать обществу продукты своего творчества без каких бы то ни было претензий на исключительное вознаграждение. И что же? Общество отказалось принять этот дар!! Почему? Разве то, что стремился отдать обществу этот человек, хуже того, что отдали ему другие деятели того же рода? Ничего подобного, как раз наоборот. Именно потому, что продукты труда этого человека несли на себе печать настоящего таланта и трудолюбия, они оказались неприемлемыми здесь. Это никак не укладывалось в моем сознании. В обшей форме это выглядело совершенно бессмысленным и надуманным. Но когда Приятель по каждому пункту, вызывавшему у меня недоумение, до деталей излагал систему его среды, недоумение исчезало. И нелепым уже начинало казаться нечто противоположное тому, что случилось с ним. Когда мы расставались, я сказал ему какую-то банальность вроде «держись», «не сдавайся». Он сказал, что у него другого выхода вообще нет, кроме этого «держись» и «не сдавайся».

— Если бы я даже захотел капитулировать, моя капитуляция не была бы принята. Только одно устраивает Их: полное уничтожение и полное забвение. Спасибо, что зашел. Не забывай. Хотя бы иногда позвони. Мы будем рады.

Я шел к этому человеку с надеждой найти опору в моем смятенном состоянии. А что я увидел? Я увидел состояние, еще более тяжкое, чем мое. И я, безнадежно больной человек, вынужден был выступить в роли лечащего других. Вернее, страдающего за других.

— Надо различать,— говорит Критик,— реальное и фиктивное дело, реальные и фиктивные способности, системы, организации и т.п. Я не настаиваю на терминологии. Не надо с этими словами ассоциировать ничего привычного. Я поясню, что я имею в виду. Исходить надо из различения двух типов дел или действий, ибо способности суть способности к действиям, а системы и организации людей складываются для дел. Реальное действие имеет результатом нечто отчуждаемое вовне, производимое вовне и по идее годное к употреблению. Фиктивное действие имеет результатом присвоение извне, использование для себя. Реальное действие направлено вовне, фиктивное — внутрь. Конечно, сказанное есть абстракция. В действительности осуществление реальных действий не всегда дает внешний продукт, и не всегда даваемый продукт годен к употреблению. Осуществление фиктивных действий иногда дает внешний продукт, годный к употреблению. В действительности нет чистых форм. Но наше различение полезно для рассуждения.

В сложной системе развитой человеческой деятельности возникают образования, по видимости имеющие целью решение реальных внешних задач, т.е. кажущиеся реальными, но фактически занятые преимущественно присвоением извне общественных ценностей и распределением их внутри себя. Эти образования с точки зрения общества в целом заняты фиктивными делами. Наше общество полно таких образований и индивидов. У нас вообще преобладающей является тенденция к фиктивной деятельности. Наши фиктивные организации создаются с целью решения реальных дел, но фактически эту задачу не выполняют или выполняют плохо. Они более приспособлены к выживанию в борьбе с организациями и индивидами, фактически занятыми реальным делом или стремящимися к этому. Фиктивное дело легче наладить и легче придать ему вид реального, чем самому реальному. Потому-то у нас карьеристы, хапуги и бездари процветают, а честные, трудолюбивые, талантливые, как правило, загибаются. Потому-то у нас труднее добиться создания, например, маленькой, продуктивно работающей группки из пяти-шести человек, чем гигантского паразитического института из сотен и тысяч бездельников и проходимцев. Этим у нас объясняется и засилие лжи. Это не просто обман. Это — нормальный продукт фиктивности всего происходящего. Отсюда у нас ложные гении, ложные полководцы, ложные достижения. Потому-то рассматривать наше общество как паразитическое в тенденции, а не как производящее будет более правильным. В идеале коммунизм вообще стремится переложить функции создания реальных ценностей на роботов, рабов, кретинов. Это — система власти, занятая присвоением и распределением благ. В этом суть дела.