Александр Зиновьев - В преддверии рая

Коридор вдруг заполнился людьми. Они сплошным потоком двигались в одном направлении в бесконечность, к Великой Цели. Шли, взявшись за руки, стройными рядами. Не могу понять, услышал он знакомый голос в толпе, как это получается. Вы, например, смелый и честный человек, а ведете себя как типичный советский червяк. Я сам не пойму, ответил другой голос. Помнишь, я рассказал тебе про своего друга? Мы с ним попали на фронт в одну эскадрилью. Однажды его подбили зенитки, и он сел на поле. Я не задумываясь сел тоже, хотя риск был смертельный, подобрал его со стрелком и привез домой. А через некоторое время на него кто-то донос настрочил. И никто не пикнул в его защиту ни слова. И я в том числе. Что это? Думаешь, страх и вера в идеалы? Нет, это — самооправдание. Или обман. Вот сейчас,например, на тебя нападут бандиты, и я буду знать заранее, что получу нож в спину, если вступлюсь за тебя. Как ты думаешь, испугаюсь я? А если тебя завтра будут выгонять из комсомола за антисоветчину, и я буду присутствовать на собрании от партбюро, заступлюсь я за тебя? И чем ты это объяснишь? Страх? А что мне бояться? Самое, большее, что мне угрожает,— выговор без занесения в личное дело. Вера в идеалы? Видишь, даже тебе смешно. Тут не вера и не страх, а хуже: тут соучастие. И что самое поразительное, ты не обидишься на меня. И даже пойдешь со мной с горя напиться. Пойдешь? Вот и я с тем стукачом, который продал моего друга, много лет был в дружеских отношениях. Когда бываю в Москве, всегда захожу к нему. Есть у меня на этот счет своя гипотеза. Как бы мы ни поносили этот социальный строй, мы все равно плоть от плоти его, он все равно наш. Вот, допустим, ты — всесильный Бог. Что бы ты сделал для переустройства жизни в масштабах всего общества? Ничего? И я тоже.

Вдруг наступила мертвая тишина. Все замерли. Загремела музыка. Незримый могучий хор запел, а все дружно подхватили:

Не снимая штанов, все кинулись к унитазам. Партийные активисты и сотрудники ОГБ начали выравнивать носки и коленки.

Это — занятие по гражданской обороне, сказал Голос. Они быстро кончатся. Вот когда политзанятия бывают, так тогда по четыре часа на этих унитазах держат. Столь же внезапно все вернулось в прежнее состояние, людской поток снова двинулся в направлении к Великой Цели. Странно, подумал он. Что же тут все-таки происходит? Опять проблема, сказал с насмешкой Голос. Ты сначала ответь мне на такой вопрос: сколько должно быть плевательниц в казарме? Найдешь правильный ответ, твоя проблема покажется тебе примитивной. Думай!

А о чем думать, услышал он другой голос. Запретить пить и курить, и все проблемы будут решены автоматически. Как же так, возразил третий голос. Нельзя же допускать такое зверство. А если захочется выпить и покурить?! Чудак, рассмеялся первый голос. Сразу видно, что ты не ученый. Из запрещения действия логически не следует его невозможность. В крайнем случае, если захочешь выпить и закурить — выйди в соседнюю общественно-экономическую формацию. Это — прямо по коридору третья дверь налево. Коммунизм есть общество непьющих и некурящих в принципе! Ты же не младенец, знаешь по опыту: запрети пить, и во всей стране не сыщешь трезвого человека даже утром на отрезке пути от вытрезвителя до ближайшей забегаловки. Представляешь, какой духовный подъем начнется! Помнишь:

Но дело не только в этом. Тем самым гениально просто будет решена проблема продовольствия. Сам посуди. Если ты не пьешь /поскольку запрещено!/, закусывать ни к чему, ибо по определению самого понятия закуска есть нечто такое, что съедается во время выпивки или сразу после нее. Это тебе любой марксистленинец скажет. А если ты пьешь /вспомни: из запрета пить не следует то, что люди не пьют!/, так тебе закуска тем более не нужна. Из понятия выпивки существование закуски не следует. Понятие выпивки фундаментально, оно не предполагает понятие закуски. Это понятие закуски производно, ибо определяется через понятие выпивки. Это тебе любой алкаш скажет. Что же имеем в итоге? А то, что надобность в закуске вообще отпадает. И сельское хозяйство подымать не надо. Освободившиеся средства можно бросить на решение жилищной проблемы. Построить забегаловки и вытрезвители сначала на каждой улице, затем — в каждом доме, затем — в каждой квартире. И все! Каково? Но есть же другие потребности, возразил другой голос. Есть желания и потребности, сказал первый голос. Желание — это психология, а потребность — социология. Потребность есть постоянно воспроизводящееся и санкционированное в качестве нормы желание людей, исполнение которого необходимо для их нормальной социальной жизнедеятельности. Например, если ты захочешь стать королем этой страны, это желание, очевидно, не будет расцениваться как потребность. Так что построить коммунизм и реализовать его принципы легче легкого. Более трудной является другая проблема: как ухитриться прожить в нем мало-мальски терпимо и сохранить человеческий облик?

А люди шли и шли стройными рядами, неся портреты Маркса, Ленина и Сусликова. Тебя это удивляет, спросил Голос. Странно, пора бы привыкнуть. С Брежневым произошло то же самое, что со Сталиным и Хрущевым, только в несколько иной форме. Сбылось то, что много лет назад предсказал один безвестный школьник:

Но вот впереди стало мерцать и постепенно разгораться Великое Сияние. Становись в общий строй, сказал Голос. Возьми за руки соседей! Подравняйсь! Выше голову! Смотреть бодрее! И он пошел вместе со всеми навстречу Великому Сиянию и стал наполняться Великим Счастьем. И в самый последний момент в его сознании вспыхнул вопрос: а сколько, в самом деле, должно быть плевательниц в казарме? Болван, загремел Голос, хватаешься за мировые проблемы, а не можешь решить самую пустяковую! — Надлежащее количество!!! И все исчезло.

По пустынным улицам ночного города идет человек. Он подставляет лицо холодному ветру. Он думает трудную мысль.