Имре Шаркади - Избранное

— Я бы… желал… получить профессиональный совет. Собственно говоря… мне никогда не приходилось оказываться в подобной… ситуации… Правда, я не так уж и много ходил под парусами… Но все-таки… Что нам следует предпринять? У нас нет ничего, кроме мокрой одежды. Деньги… и десяти филлеров не наберется… нет даже сигарет. Нет документов. Ничего. Куда в таких случаях надлежит обращаться?

Я подумал: не пощажу тебя.

— Не знаю, — сказал я. — Со мной тоже никогда такого не случалось.

— Ну, разумеется… Но, если я не ошибаюсь, у вас килевая яхта, она не переворачивается. Следовательно, у вас, по сути дела, не могло быть подобных забот. Все это так, но ведь… полагается же к кому-то, куда-то обращаться… швертбот… как это говорится, нужно будет выловить, отбуксировать, откачать воду, осушить… много всего, я знаю, сейчас необходимо… да, но к кому обратиться с подобной просьбой?.. По-видимому, есть специальные люди, которые занимаются этими вопросами. Или в том числе и этими вопросами.

Нет, думал я про себя. Пока что ни за что не предложу ему своей помощи. Пусть отправляется куда хочет. Пусть отправляется и…

Да, но тогда с ним уйдет и его жена.

Нет, никуда она не уйдет, у них нет денег. Значит… и все же…

— На берегу… в отделении судоходного общества вы сможете с кем-нибудь посоветоваться, я думаю.

— Тогда, по-видимому, мне следовало бы так и поступить… Но одежда… видите ли… что-нибудь сухое…

Вместо ответа я собрал в горсть подол рубахи и выжал: показать ему, что я не в лучшем положении.

— Да, неприятно, очень неприятно. — И он растерянно замолчал, углубившись в свои мысли. Мне стало жаль его.

— Денег дать я вам могу, у меня есть форинтов шестьсот. А одежду на солнышке за час можно высушить.

Внезапно у меня мелькнула идея:

— Пока вы тут сохнете, я пойду позвоню насчет вашего судна. По-моему, оно плавает где-то тут, в районе Лелле. Из Фёлдвара вызову катер.

И я повернулся к женщине:

— Хорошо бы, если б вы пошли со мной, возможно, потребуется кое-что уточнить. Ведь я о вашем судне знаю только, что это швертбот и что он опрокинулся.

И я шагнул к лодке. Если помедлить, они могут начать возражать, значит, надо быть решительным. Она пошла со мной.

— Йошка, вы пока приберите как-нибудь «Поплавок», — крикнул я из лодки, уже взявшись за весла. — Думаю, за час, а то и раньше мы все уладим.

Итак, мы снова были вместе, вдвоем, солнце припекало, я уже не испытывал холода, только иногда по спине пробегал озноб от мокрой одежды, а может, от ее близости.

До берега я не проронил ни слова. Только высадившись, сказал:

— Как я счастлив, что вы со мной.

— Я вижу.

— Что?

— Вы не умеете скрывать свои чувства.

— Что ж… я не очень и старался. И в голову такое не приходило.

— Вы сказали, вы инженер. Расскажите о себе поподробнее.

Я не решался, да и не хотел во время этих слов смотреть на нее. Мне было довольно, что голос у нее ласковый. Мир был прекрасен, и прекрасны эти так скупо отмеренные мне минуты.

— Я пока не сделал ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Она помолчала, потом заметила:

— Я сужу о человеке не по успехам. — И прибавила после крошечной паузы: — А если даже так судить… то ведь пошли же вы в шторм спасать нас.

— И что же?

— В конце концов, это тоже достижение.

— Угу. Это вы хорошо сказали, что судите о человеке не по успехам.

— В самом деле так.

— Вы верите, что я люблю вас?

Она молчала, задумавшись. Я шел рядом, смотрел на ее лицо и видел, что она в самом деле размышляет. В такой ситуации думаешь не о том, чтобы быть искренним, главное — найти, что ответить. Я знал это и потому не ждал ответа и все же очень хотел бы услышать его.

Она не сказала ни слова. Мы пересекли сквер, оставили позади гавань, я увидел скамью, сел на нее и сказал:

— И вы садитесь.

— Зачем?

— Затем, что до телефона мы дойдем слишком быстро. А там… бог его знает, что будет. Впрочем, заранее предупреждаю, что буду саботировать поиски вашего судна.

Она взглянула на меня. Сейчас мы впервые глядели друг на друга долго, изучающе, глаза в глаза. Она смотрела без тени улыбки, этот взгляд, я бы сказал, не выражал ничего, — ни чувств, ни оживления, ни гнева, он мог показаться пустым и бессмысленным, если б не был так пристально устремлен на меня и за ним не стояло желание что-то уяснить.

Я сказал ей об этом и спросил, правильно ли понял ее.

Она кивнула и продолжала смотреть.

Не знаю, о чем думала она, я же лишь о том, что вот она тут, со мною. Я ощущал себя похитителем, пиратом: я вытащил ее из воды и не отдам, не откажусь от нее ни за что на свете. Мне двадцать восьмой год. Студенческие годы, институт; девушки, женщины непрерывно сменяли друг друга, я все время искал, иногда приходя в отчаяние, что, видимо, я ненормальный, не могу влюбиться, по-настоящему мне не нужен никто. А вот она нужна. Тери… Тери…

Она глядела на меня прекрасными голубыми глазами.

— Вы верите мне? Вы в самом деле верите, что я люблю вас? — спрашивал я.

— Кажется, — произнесла она очень медленно, все еще глядя на меня, — верю.

— Это хорошо.

— Не знаю.

— Что?

— Так ли уж это хорошо.

— Ужасно. Если бы в это утро я мог быть с вами и просто радоваться синеве неба, свежему ветру, последнему августовскому теплу, долгой предстоящей зиме — я знал бы, что мне делать. Но сейчас я не знаю ничего, кроме того, что стремлюсь к вам, не могу без вас, и буду сидеть здесь, на этой скамье, до тех пор, пока что-нибудь не произойдет… Я просто не могу решиться идти дальше, потому что тогда навалятся, закрутят дела.

Я умолк, так как по ее лицу увидел, что несу чушь. Она почти не слушала меня. Она сидела на скамье, подтянув колени к лицу и уставившись на землю перед собой, волосы свисали ей на лицо.

Я наклонился и поцеловал ей ногу.

— Грязная, — улыбнулась она.

И немного погодя:

— Опять забыла надеть туфли, совсем не умею ходить босиком.

Мы помолчали, и снова:

— Когда нас опрокинуло, я думала о смерти и не верила; нет, что-то произойдет, думала я, какое-то чудо. Как в студенческие годы не веришь, что провалишься.

— И вам случалось?

— Нет, именно потому, что никогда не верила. И сейчас в воде… я цеплялась за борт и ждала какого-то чуда…

— И ничего не предпринимали?

— Ничего. Привязала мужа к швертботу и больше ничего. Ждала.

— Меня?

Она отрицательно покачала головой: нет.

— Но хорошо, что это были вы.

Тогда я поцеловал ее. Я потянулся и поцеловал ее, так естественно и привычно, как целуешь жену за то, что она есть, что она — твоя. Это длилось секунду, но я почувствовал, как под моими ладонями запылали ее плечи, все ее тело, и вдруг ощутил, что если я отпущу ее, то жизнь превратится в вереницу сменяющих друг друга часов, безрадостных, мрачных, мучительных от неутоленной тоски.