Имре Шаркади - Избранное

— Ах, конечно. Для этого надо откладывать деньги. Мы будем есть по маленькой порции жаркого и пить пиво, чтобы…

— Избави бог, не люблю пива.

— Хорошо, тогда ты будешь пить вино с содовой. Но это ждет нас впереди, не скоро, а сейчас мы здесь, и сегодняшний день еще не кончился.

Потом мы сидели за столиком и поздравляли друг друга с нашим сегодняшним праздником. Мимо проходил продавец цветов, и Пишта купил у него все цветы. Официант с полной готовностью принес нам вазы, и мы заставили ими весь стол, так что винные бутылки прятались среди цветов, как среди деревьев в лесу. Потом пришел газетчик, предлагая разные газеты и журналы, и мы накупили у него всего, что нам вздумалось, неизвестно зачем, просто потому, что были в приподнятом настроении. И вдруг на обложке одного иллюстрированного журнала я увидела себя самое, то есть мою статую.

Там был напечатан репортаж на одну страничку о Бенце, его мастерской и о новой скульптуре. На фотографии он в зеленом рабочем халате, непринужденно и благодушно улыбаясь, стоял в своей обычной позе возле статуи, точно его запечатлели во время работы, и голова статуи, смотревшая в объектив фотоаппарата, несомненно была моей головой.

Я почувствовала себя так, точно меня окатили ледяной водой. Заметив это, Пишта заглянул в журнал, потом отобрал его у меня, разорвал и швырнул под стол, но от этого ничего не изменилось.

— Теперь уже все равно, — сказала я. — Лучше бы он не попадался нам на глаза. — И после недолгого молчания прибавила: — С тех пор как ты появился, я стала ненавидеть эту скульптуру, хотя и раньше не больно-то ею восхищалась.

— Стоит ли теперь говорить о ней?

— Не стоит. Но разве я такая? Ты же видел меня голую. Разве это я?

— Ерунда. Сущие пустяки. Твои переживания лишь означают, что… Тебя не обидят мои слова? Что твоя жизнь до сих пор была придатком чужой жизни, и если с этим навсегда покончить, то ты сама потом со смехом будешь вспоминать всю эту историю со скульптурой.

— Да. Забудем о ней.

И мы в тот день забыли о ней.

Было, наверно, часов десять, когда я остановила машину возле моста Свободы. Пишта взял с заднего сиденья свою дорожную сумку, а затем нажал на дверную ручку.

— Ну-у… — протянул он и вдруг страшно разозлился. — К черту все… ужасно трудно расстаться сейчас с тобой.

Я молча сидела и смотрела в окно. Мне так не хотелось возвращаться домой, что я вовсе не возражала бы, если бы мы тотчас развернулись и покатили куда-нибудь. На языке у меня вертелись слова: «Ну так не будем расставаться», — но я смолчала, боясь получить отказ.

— Как мне найти тебя после полудня? — спросил он.

— Как… Давай встретимся, если хочешь.

— Конечно, хочу. Можно позвонить тебе по телефону?

— Да. Я буду дома.

Как только он вышел из машины и скрылся из виду, мир стал тревожно-пустым. Я понимала, что наши с ним два дня прошли безвозвратно. Рано утром мы долго плавали в Балатоне; я чувствовала себя легкой, свежей, счастливой, гнала машину в Будапешт со скоростью сто тридцать — сто сорок, хотя и знала: чем быстрее еду, тем скорей попаду домой, и всеми своими фибрами ощущала, как скверно мне будет, когда я вдруг остановлюсь на углу улицы. Так и случилось. Но было еще хуже, чем я предполагала.

Что оставалось делать? Я побрела домой.

При виде меня Аннушка вытаращила от удивления глаза и страшно обрадовалась.

— Ой, дорогая Эва, я-то думала, вы никогда уже не приедете. Вы получили телеграмму?

— Какую телеграмму?

— Да господин художник послал телеграмму вашему отцу, вдогонку за вами, он ведь считал, что вы там… но, впрочем, не очень-то на это надеялся… Значит, вы все-таки получили телеграмму?

Я не спросила Аннушку, почему Бенце послал телеграмму, и не ответила на ее вопрос, хотя видела, что она сгорает от любопытства.

— Мой муж дома?

— Дома. Но недавно я заглянула в мастерскую, хотела там прибраться и увидела, что он спит. Верно, опять работал ночью. Так и спит в мастерской на диване. Одетый, руки все в глине перемазаны, видать, прилег отдохнуть и заснул. Я укрыла его… Ой, дорогая Эва, как вы замечательно выглядите! У вас такой вид… вы ужас какая хорошенькая!

Я была настолько поглощена своими мыслями, что лишь улыбкой поблагодарила Аннушку за радушную встречу и, ничего не замечая вокруг, прошла в свою комнату.

Я намеревалась, вернувшись домой, сразу же пройти к Бенце, если застану его одного, немедленно выложить ему все, — и с плеч долой. Но раз он спит, подумала я, не стоит его будить, хотя он меня и разыскивал. Интересно, зачем? Я точно споткнулась внезапно на бегу и даже немного обрадовалась, потому что готова была скорей к ссоре, чем к серьезному объяснению.

Уставившись в угол рассеянным взглядом, я сидела в своей комнате, где делать мне было нечего, совершенно нечего, и никак не могла придумать, чем бы заняться до полудня, когда можно будет ждать телефонного звонка. У меня были теперь, правда, какие-то романтические надежды сразу изобрести для себя дело в жизни, но для этого необходимо было все тщательно взвесить, а я понимала, что, углубившись в размышления, дам себе отсрочку и так и не объяснюсь с Бенце.

Между тем Аннушка вертелась перед моей дверью и, увидев, что я сижу даже не переодевшись, зашла ко мне.

— Эва, разрешите поделиться с вами?

— Конечно.

— Ну что вы скажете?.. Дежё сделал мне предложение. Вчера вечером.

— Что же мне сказать, Аннушка?

— Ах, вот была история! Я не посмела вчера оставить его ночевать здесь… Ведь вас не было дома. Он закатил мне скандал… пристал, кого я жду… пришлось ему клясться, что никого. И тут вдруг он выпаливает, что хочет на мне жениться.

— Поздравляю вас, Аннушка.

— Да нет, не в этом дело… Что он мне предлагает? Какую жизнь? Что вы думаете? Что он думает? Может, он рассчитывает, что теперь я буду ползать перед ним на коленях? Словно он первый пожелал жениться на мне. Правда, большинство делают предложение, чтобы голову задурить, — обещают жениться, да ведь чего только не обещают мужчины в таких случаях! Но Дежё сделал это не иначе как из любви, хотел задобрить меня, уж слишком много он раньше позволял себе со мной… И все-таки на какую жизнь он меня подбивает? Я не спросила его, чтобы не обидеть, но теперь я спрашиваю вас, Эва, скажите же, на какую жизнь?

— Как так? Не понимаю…

Я попыталась со стороны, как посторонний человек, решить трудную задачу, заданную мне Аннушкой, но мне это не удалось. Поджав под себя ноги, я примостилась на краю дивана; Аннушка подсела ко мне и принялась рассказывать, а я с возрастающим интересом слушала ее длинную, банальную историю, от которой в моей памяти остались только основные моменты.

— Знаете, дело было так, — приступила к своему рассказу Аннушка. — Когда Дежё уж очень обнаглел, я заплакала и сказала, что я беременна. Одному богу известно, так ли это, но я все же сказала, теперь, мол, нельзя меня волновать. Он сразу утихомирился, а потом и говорит: давай, говорит, поженимся, его, видите ли, не устраивает, что он может только изредка ночевать здесь, ему это не нравится, просто осточертело, какой, мол, толк от всего этого, лучше давай поженимся. Хорошо, говорю я, жить-то как будем? А он на это… Да, надо вам сказать, Эва, что у него всегда есть деньги, мне так и не удалось допытаться — сколько, но уже полгода или с год я вижу, что он при деньгах, всегда при деньгах. Мне покупал кое-что… Но я уж знаю, потом он будет сидеть без гроша, потому что швыряет деньгами направо и налево. Теперь-то у него кое-что водится, а на потом что останется? Дежё, ясное дело, хочет, чтоб у нас был ребенок, и если я на это пойду, то долго не смогу работать, а там он, глядишь, второго захочет… Словом, что хорошего? Придется жить на его зарплату, а я и не знаю, сколько он получает, во всяком случае, не столько, чтобы… У вас вот я третий год живу, успела приодеться, теперь уж никому не зазорно со мной на люди показаться, ведь все, что я получаю, на себя трачу. Квартира, отопление, освещение, питание — все у меня, слава богу, бесплатно, а потом, дорогая Эва, конечно, я вам кругом обязана, потому что, сдается мне, в Будапеште не найти второго такого места, как у вас… Ну вот… а тогда зачем мне замуж выходить? У Дежё и квартиры-то нет. Я допытывалась, у него точно нет квартиры, хотя со временем, говорит, будет.