Имре Шаркади - Избранное

— Да.

— Вот и хорошо. Ты спрашивала, милая, кто станет твоей преемницей… Никто…

— Ты уйдешь в монастырь?

— Ни я, ни ты, никто из нас не уйдет в монастырь. Я хочу тебя удержать, — сказал он, потирая лоб, и затем повторил: — Хочу тебя удержать любой ценой.

Я и так это знала. Лучшую, чем я, жену Бенце не найти. Может, она будет добрее, красивее, но тогда и глупей меня. К тому же ко мне он уже привык.

— Все равно я удержу тебя, смогу удержать, потому что ты трусиха, — продолжал он. — Ты создана только блистать в обществе или быть вечной студенткой. Я заметил тебя в бассейне и занялся твоим выдвижением. Ты выдвиженка… Злись, но не забывай о нашем договоре. Без исступленных криков, без сцен… Я давно усвоил, — бубнил он, — что всякому мужчине нужна жена. Такая или этакая. А раз уж я прилепился к тебе, то с тобой и останусь. Ты огорчила меня, раскритиковав скульптуру… Разрешаю тебе — уезжай куда-нибудь, даже надолго. Не возражаю, если ты возьмешь себе отпуск на месяц, на два. Ты же видишь, как неприятно мне говорить об этом, а для тебя унизительно, что «я разрешаю тебе», ведь ты могла бы сделать это по собственному почину в любое время… К чему сцены? «Я развожусь»! Ты будешь еще благодарна мне за такое решение, — заключил он, пожимая плечами.

Я слушала его со смешанным чувством. И в конце концов сказала, что он рассуждает как эгоист.

— Я не люблю тебя, — заявила я. — И предпочла бы жить своей жизнью, а не служить для тебя декорацией.

— Да, но в данной ситуации я способен рассуждать только как эгоист, — возразил Бенце. — Если я отступлю хоть на пядь, то непоправимо погублю все. И попаду в нелепое положение; чтобы выдать тебя замуж, мне надо будет обменять эту квартиру или купить для тебя другую. Жертва невелика, и, захоти я развестись с тобой, я так бы и сделал. Но я не согласен на развод, а так рано или поздно ты непременно ко мне вернешься… Тебе же лучше со мной. К тому же начать жизнь сначала ты все равно не сможешь.

— Почему не смогу?

— Потому что не сможешь. Ты не такой человек.

— А какой?

— Ты инертная, неподвижная, как моя статуя, которую ты презираешь. Можешь злиться на нее сколько душе угодно. Только сейчас я понял, что зря искалечил ее. Я изобразил тебя гораздо достоверней, чем это казалось посторонним зрителям. Такой человек, как ты, не может начать жизнь сначала.

— Ты издеваешься надо мной?

— И ты издевалась надо мной. У нас одинаковый дар. Из меня уже ничего не получится, какой я есть, такой есть, — а ты привыкла обливать меня презрением, — но из тебя тоже ничего не получится… Что будет, если мы разойдемся? Ты ведь тоже своего рода художник, не нашедший собственного жанра, и займешься бесплодными поисками «чего-то» неосуществимого. Ты так же не способна выразить себя, как и я. Нет, я не расстанусь с тобой! Хочешь, осмотрим сегодня вместе виллу на Балатоне. Если нет, я поеду туда один на машине. Можешь уехать, куда тебе вздумается, я не потребую с тебя отчета. Если же ты останешься дома, осенью мы отправимся путешествовать по Италии… А теперь, так как мне мерзок весь этот торг, я прекращаю разговор, мне нечего больше прибавить.

Безнадежно махнув рукой, Бенце оставил меня одну. Я лишь пожала плечами; чем я могла ему ответить? Только пощечиной, но драться я не люблю. О чем с ним спорить? Он же ясно сказал мне «нет». Я достала бутылку, которую только что убрала Аннушка, и залпом выпила целую кружку джина.

Растерянная, размагниченная, я, закурив сигарету, уставилась в окно, но тут дверь открылась и показался Бенце.

— Прости меня, — начал он.

— Да что ты! Брось! К чему это?

— Все едино… Я был груб с тобой. Мы еще продолжим наш разговор. Предлагаю тебе: поедем посмотрим виллу.

— И не собираюсь. Оставь меня в покое.

— Если у нас не сходятся взгляды по некоторым вопросам, это еще не дает нам права враждебно относиться друг к другу.

— Да, конечно.

— Давай будем вести себя так, будто ничего не случилось.

— Ладно. Давай… Я жду телефонного звонка.

— Прекрасно. И в зависимости от твоего телефонного разговора мы поедем или не поедем смотреть виллу. Долго еще ждать? Я запасусь терпением.

— Ты настолько уверен в успехе?

— Нет. Я настолько вежлив.

— Хорошо. Кто из нас двоих теперь лжет? Ты или я?

— Наверно, ты. Я не лгу, а искренне говорю: ты нужна, необходима мне, я никуда тебя не отпущу… И постараюсь быть добрей, удачливей, если смогу… Все едино… Я вполне искренен. И я всячески постараюсь… а ты будешь делать все, что тебе заблагорассудится, — сказал он, почесывая бороду.

— Не знаю, сколько еще придется мне ждать. Думаю, часов до четырех, пяти, возможно, до трех… Не знаю.

— Сейчас еще нет двенадцати. Давай позавтракаем, и, если хочешь, выпей вина. Я пока что сделаю с тебя несколько набросков. Видишь, я разбил скульптуру, потому что она тебе не понравилась. И вылеплю новую. Можно перенести телефон в мастерскую, если тебя это больше устраивает.

— Идет. Но как ты посмел назвать меня трусихой? После всего?!

— Конечно, это была храбрость с моей стороны. Величайшая храбрость. Признаюсь в своей слабости… тебя я не отпущу… любой ценой не отпущу. Признаюсь. Разве это трусость?

— Ладно, — сказала я, и мы прошли в мастерскую.

Я уже не ждала телефонного звонка. Аппарат перенесла в мастерскую, но не верила, что Пишта позвонит. Перестала надеяться. Скинув платье, я стала в позу, указанную Бенце. Он рисовал один эскиз за другим, в сущности, это было ему не нужно, просто он держал меня, чтобы иметь возможность поговорить. И он говорил на всякие нейтральные темы. Прошло, наверно, около часа, а может, меньше, когда в дверь постучала Аннушка.

— Ой, простите… вы изволите работать. Простите, тогда попозже, в другой раз…

— А что такое, Аннушка?

— Ой, ничего. Я только хотела спросить: могу я позвать сюда Дежё? Потому что… словом, мы решили пожениться. Вот и все, что я собиралась сказать. И он хотел поблагодарить вас. Ну и вообще…

Бенце даже не взглянул на нее, он рисовал. В доме было заведено не беспокоить его во время работы, и он привык ни на кого не обращать внимания, тем более на Аннушку.

— Мы поздравляем вас, Аннушка, — сказала я. — Если хотите, можете позвать сюда Дежё. Правда, я сейчас голая, но я позирую, а мою статую Дежё и так уже видел. Меня это ни капли не смутит… Если и вас не смущает, то зовите его сюда.

Бенце выругался, послал Аннушку к черту, но мне даже не сделал замечания.

— Пусть она катится куда-нибудь подальше, — проворчал он. — Чтоб ее Дежё пусто было. Провалиться бы им обоим…

— Не сердись, — сказала я ему сладким, щебечущим голоском. — ты ведешь себя неприлично. Аннушка выходит замуж. Ее жених здесь… Почему бы нам не принять его? Конечно…