Имре Шаркади - Избранное

— Да-а, — сочувственно протянула я, а в горле у меня пересохло. — Давайте, Аннушка, выпьем чего-нибудь, если в доме найдется.

— Конечно, найдется, я-то не больно пью, но выпью капельку, а то вечером он снова придет и, если почует, что разит от меня, тарарам страшный устроит. Да только он ничего не приметит, ведь стоит человеку хлебнуть самую малость, как он уже не чует у другого запаха, а Дежё пристрастился, очень даже пристрастился… словом, один глоточек не так уж опасно. Ну, скажите, — за ваше здоровье, — скажите, что же мне ответить? Конечно, я не решилась отказать… чтобы не отпугнуть его… я, конечно, ответила: хорошо, ладно… но как подумаю, Эва, дорогая, что я должна уйти из вашего дома и потом с Дежё мыкаться… ой-ой!

— Ну… и вы спрашиваете у меня совета? — пробормотала я.

— Да нет, я просто так вам рассказываю, хочется поделиться с кем-нибудь. Он, понятно, твердит свое: ну ладно, ты теперь живешь здесь как у Христа за пазухой, но что будет через десять лет? А что может быть? Господи, вот коль я за него замуж выйду, то эти десять лет проживу по-другому… Ну? Разве не так?

Я не могла больше слушать Аннушку. У меня просто иссякло терпение, она действовала мне на нервы, подскакивала на диване и трещала, как синица. Каждое ее движение, каждое слово причиняло мне боль.

— Ну, ладно… я прямо не знаю, что сказать тебе… Пойду разбужу мужа.

— Ой, не будите его, дорогая Эва, пусть еще поспит. Так хорошо беседовать с вами! Я еще поговорю, вы не возражаете?

Она продолжала бы болтать, а я не смогла бы ее остановить, но тут раздались три тихих звонка в дверь, таких тихих, что их едва можно было расслышать, но Аннушка тотчас вскочила…

— Ой, это Дежё. Побегу… а если вам что-нибудь понадобится, позовите меня… я услышу.

И она понеслась.

Я тоже встала и пошла в мастерскую. Бенце и впрямь спал на диване, прикрытый одеялом, перепачканный глиной, утомленный и жалкий.

Я пододвинула к нему стул, села и принялась будить его. Раскрыв глаза, он с недоумением на меня воззрился, пробормотал какую-то чепуху и опять было заснул, но тотчас же сел на диване.

— Ах, моя дорогая, ты приехала! А я видел тебя во сне.

— Ну, проснись наконец, — проговорила я. — Умойся. Ты весь в глине. Даже борода.

Он закурил, нетвердо стоя на ногах, затем, шатаясь как пьяный, пошел в ванную. «Или он и вправду пьян?» — думала я. Это трудно понять, а у него особенно.

Потом я принялась снова изучать свою статую.

И правильно сделала, по крайней мере нашла выход своему раздражению. Скульптура бесила меня; за короткое время ничего на свете не изменилось, кроме меня и скульптуры. Она была виновницей всех бед, всех несчастий… короче говоря, так просто было свалить все на скульптуру. Подойдя поближе, я плюнула на нее. Мне хотелось залепить ей затрещину, но она была слишком высока; я стала искать трость, палку, какой-нибудь твердый предмет, чтобы разбить ее, но под рукой не было ничего подходящего, а потом уж я поняла, что сделала бы глупость.

Бенце вошел в мастерскую чисто умытый, выбритый, лицо его сияло неискренней радостью.

— Я рад, что тебя застала моя телеграмма.

— Телеграмма меня не застала. Я случайно вернулась домой.

— Не застала? Случайно? Но… Да все равно. Главное, что ты дома. — Он смущенно потер руки и внезапно прибавил: — Я купил виллу на Балатоне. Можем сегодня осмотреть ее, если ты свободна.

Я вытаращила глаза, для меня покупка виллы была полной неожиданностью, я могла предположить что угодно, но только не это.

Точно Бенце сделал это мне назло, чтобы смутить меня. Вилла возле Балатона! Какое дело мне теперь до нее? Но Бенце прекрасно знал, что мне все же есть до нее дело, и он нарочно оглушил меня своей новостью.

— Я собираюсь разойтись с тобой, — сказала я резко, грубо и злобно; только потом я поняла, что слова мои прозвучали грубо и злобно в ответ на его желание порадовать меня приятным известием.

— Не дури. У тебя не в порядке нервы.

— Ты идиот, я и не думаю дурить. Мне опротивели твои красивые позы, твоя физиономия под Ван-Гога, и вообще… Оставь меня в покое, не то я все разнесу здесь. Как ты посмел, как ты посмел лепить с меня статую, сделать какую-то мясистую корову и выставить ее на всеобщее обозрение? Ты не боишься, что я разоблачусь донага перед всеми из желания доказать, что я не такая? Я… — ведь слово это вертится у тебя на языке, — я не жена твоя, а потаскуха, вот уже десятый год потаскуха, и долго еще буду ею, если ты не перестанешь выставлять мое глиняное изображение на продажу всяким слюнтяям и скотам… И у тебя хватает наглости заикаться о вилле на Балатоне?..

Бенце, побледнев, вскочил с места и пролепетал:

— Ты говоришь серьезно?

— Вполне серьезно…

— Моя скульптура — раньше ты умалчивала об этом… корова?

— Толстобрюхая корова! А ты как считал? Дерьмо ты этакое, разве это я?

Схватив молоток, Бенце подбежал к скульптуре и стал отчаянно колотить по ней. Он остановился запыхавшись, когда она была уже изрядно покалечена.

Тяжело дыша и обливаясь потом, он испуганно смотрел на меня, а я не знала, что и думать.

Но потом взяла себя в руки и в ответ на истерический взрыв Бенце (начала-то я, а он лишь продолжал) попыталась говорить с ним сдержанно и разумно. Ведь я же начала, а он продолжал! Мне все время мерещилось, что на меня, затиснутую в угол, сыплются его удары и затрещины, но в какой-то момент я вдруг почувствовала к нему даже некоторое уважение.

— Кричать и я умею, — сказал Бенце.

— Хватит того, что один из нас кричит — вот как я.

— А может быть, никому не надо кричать? Это самое лучшее.

— Хорошо. Пора нам навести в доме порядок…

Я чуть не сказала «в нашем доме», но осеклась; сегодня это мой дом, а завтра он станет домом его новой жены; ведь Бенце совершенно необходима импозантная жена, и он, безусловно, выберет самую красивую из женщин своего окружения. И тут же я отметила, что меня занимает мысль, кто будет женой Бенце, кто станет моей преемницей.

— Кто же станет моей преемницей? — ни с того ни с сего напустилась я на него.

— Может, поговорим спокойно? — примирительно спросил он.

— Ну что же! Давай заключим договор или джентльменское соглашение, что мы не будем терять самообладания, ломать скульптуру, клохтать, — я кудахтала, как глупая наседка, — и из чувства взаимного уважения, которое должно было выработаться у нас за десять лет, наведем порядок в наших делах… Между прочим, я не была у отца. И домой вернулась случайно. Я проводила время с моим любовником.

— А, с тем милым молодым человеком, — протянул задумчиво Бенце.

— Да.

— Разумеется. Впрочем, я отправил твоему отцу очень тактичную телеграмму, из которой следовало: если ты у него, — прекрасно, а нет тебя, — тоже не беда. Я человек тактичный, ты же знаешь.