Дэвид Арнольд - Очень странные увлечения Ноя Гипнотика [litres]

Понтий Пилот начинает первую песню, некоторые встают поплясать, и тут я замечаю ее. Или мне только кажется – с моего места плохо видно. Я перемещаюсь на другую сторону зала и… ну точно. Она и есть. У самой сцены. Танцует и подпевает Понтию Пилоту.

Сара знает все его тексты.

Я: Телефон скоро вырубится, так что последняя проверка. Ты в норме?

Пенни: Нет. Меня пырнули

Я: Не смешно

Пенни: И ограбили. Твое любимое ограбление с поножовщиной

Пенни: Дерьмовый выдался вечер

Я: Не говори «дерьмовый». Я скоро вернусь.

Я: Уже 6 %, так что оставлю на крайний случай

Пенни: Тут народ ест картошку фри. Принеси мне тоже

Я: Заказ не принят. А что за народ?

Пенни: Тусовщики. Вышли покурить и едят картошку. Там и внутри «Макдоналдс»?

Я: Нет

Пенни: СТОП. То есть там подпольный «Макдоналдс»?

Я: Нет

Пенни: Ладно. Привет от Марка Уолберга

Я: Тьфу. Мне пора. До скорого

Доиграв программу, Понтий Пилот уходит со сцены через дверь с надписью белыми трафаретными буквами: «Гримёрка». Весь сет я провел в сомнениях, не подойти ли к Саре, но теперь ее нигде не видно, что и к лучшему. А я не ради флирта сбежал ночью из дому и получил на запястье штамп «ТЛЧК».

В ушах у меня звучит голос кузена Алана и Вэл: «Держись уверенно, будто тебе не впервой». Я зеваю, словно мне и правда не впервой, после чего толкаю дверь с надписью и проникаю в гримерку.

Уточню: сразу становится ясно, что «Гримёрка» – это еще и полностью оборудованная кухня. Прямо сейчас усатый мужик опускает в шипящую фритюрницу металлическую сетку с картошкой. Позади него еще две двери, на которых тем же белым трафаретом написано «Служебное помещение» и «Туалет». Слева я вижу уголок отдыха с диваном и карточным столом; рядом свалены усилители, шнуры, гитары и пивные ящики. Гитарист с голым торсом из «Упортых» лежит на диване, разглядывая потолок, и курит косяк.

По другую сторону стены, на сцене, стартует следующий сет. Поет девушка, голос ее причудлив и невесом, а композиция больше похожа на картину, чем на песню, и я пытаюсь подобрать слова для первой реплики, но могу только слушать. Номер короткий, минуты полторы, не больше, и до самого конца вся наша троица молчит в оцепенении. Пока девушка снова не запела, я собираюсь спросить, не видел ли кто Понтия Пилота, но тут из-за двери с надписью «Удобства» раздается шум сливного бачка, потом водопроводного крана, дверь распахивается и…

– О, – говорю я. – Привет.

Филип Пэриш смотрит на усатого мужика, тот пожимает плечами и продолжает готовить картошку фри. Пэриш достает бутылку воды из холодильника, отхлебывает и вытирает рот рукавом:

– Ты из «Харрисон фон как-его там»?

Гитарист на диване вынимает косяк изо рта и зычно вопит в потолок:

– «Харрисон фон Велюр» сосут у кур!

Пэриш закатывает глаза.

– Нет, я не из «Харрисон фон Велюр», – отвечаю я. Хотя, по моему скромному мнению, они отыграли в миллион раз лучше, чем «Упортые», я принимаю во внимание, что перца на диване сурово приложил циничный диджей, да еще перед толпой несовершеннолетних детей, которые и раньше были не в восторге от его музыки, и добавляю из сочувствия: – И я согласен, что они сосут.

А на сцене опять вступает ангельский голос, и новая песня еще более переливчатая, а ее исполнительница владеет той редкой магией, которая заставляет мелодию резонировать в воздухе одновременно естественно и волшебно: девушка поет так, как большинство из нас дышит.

– У меня тут есть кое-что. – Я вынимаю фотографию из кармана и протягиваю Пэришу.

Тот снова отхлебывает воды, смотрит на снимок чуть ли не целую вечность, и поскольку я ожидал некоего сейсмического сдвига в гримерке – когда пульс Пэриша усилится децибел за децибелом, словно подключенный к одному из сваленных в углу усилителей, пока весь клуб не начнет трястись и громыхать, и все мы объединимся в коллективном оргазме; когда все сходится, когда хоть раз случается волшебство, хоть раз сбрасываются маски и проявляются настоящие лица, а не наоборот, как обычно бывает, – может, именно поэтому укуренный голос гитариста так жестко меня приземляет.

– Твой бойфренд, что ли? – спрашивает он Пэриша, повисая у нас на плечах, как промокший плащ. Я даже не слышал, как он встал с дивана.

Глаза Филипа Пэриша меняются, в них вспыхивает огонек фальшивой бодрости. Клянусь, мгновение назад он почти протянул руку и взял снимок, но теперь говорит:

– Понятия не имею, кто это.

Ноги у меня постепенно немеют снизу вверх.

– Айвертонская школа, продвинутый английский. Вы обронили фотографию у нас в классе.

Пэриш смотрит на гитариста, как бы призывая его в свидетели моей наглости.

– Что-что я сделал? – переспрашивает он меня.

– В прошлом году. Вы выступали на концерте «Мет Гала» в честь школьного журнала.

Гитарист усмехается и валится обратно на диван.

Пэриш тоже посмеивается:

– А… точно. Было дело.

– Потом вы пришли к нам на урок. У вас была записная книжка, и снимок оттуда выпал. Я подобрал, думал, может… не знаю. Думал, вдруг это что-то важное.

Филип Пэриш оглядывается по сторонам, допивает остаток воды и бросает бутылку в мусорное ведро:

– Первый раз вижу эту фотографию.

Однако в глаза он мне не смотрит, только мотает головой и, не прощаясь, исчезает за дверью с надписью «Служебное помещение».

– А ты точно не из «Харрисон фон Велюр», пацан? – спрашивает гитарист, а справа от меня раздается громкое шипение, потому что усатый погружает очередную сетку с мороженой картошкой в кипящее масло.

Словно усиливая мое разочарование, ангельский голос на сцене сменяется бормотанием Дэйва, и чудесные (но слишком короткие) песни обрываются. И теперь уже мой пульс усиливается децибел за децибелом, словно подключенный к одному из сваленных в углу усилителей, жестоко напоминая, что ничего никогда не сходится, волшебства не бывает, а под маску лучше не заглядывать, если не хочешь разочароваться.

Сара Лавлок сидит буквально верхом на моей машине. Через лобовое стекло я вижу Пенни с перцовым баллончиком в руке, она вывернула шею и пытается разглядеть постороннюю девицу, сидящую на крыше, как часовой на посту. Могу ошибаться, но Марк Уолберг спокойно дрыхнет на заднем сиденье.