Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

Ночь становится глубже, а сна нет ни в одном глазу. Тяжелый рюкзак давит на плечи, вся спина взмокла от пота, но тебе все равно. Ты продолжаешь свой путь, думая не о сегодняшнем дне, а о снах, четко запечатлевшихся в памяти.

Ты падаешь с крыши высотного дома, а на тебе кольчуга, на вид сплетенная из нескольких сот металлических чешуек. Ты ударяешься головой об землю, но не умираешь, а снова идешь вверх по запасной лестнице. Без всяких колебаний снова бросаешься вниз. И в этот раз ты не умираешь, а поднимаешься по ступеням на крышу, чтобы упасть с нее еще раз. Какой толк от кольчуги, если падаешь с такой высоты? – спрашиваешь ты себя, выходя из пелены одного сна. Поэтому вместо того, чтобы проснуться, ты проваливаешься в другой сон. Сверху на тебя давит огромный ледник. И твое твердое тело разламывается. У тебя появляется желание проникнуть под ледник. Ты должна превратиться во что-нибудь жидкое, текучее, будь то морская вода, нефть или магма, и избавиться от этой тяжести. Другого пути нет. Ты выходишь из этого сна, и, наконец, тебя поджидает последнее видение. Ты стоишь под ярким белым светом фонаря, стоишь прямо, вглядываясь в темноту.

Чем ближе ко времени пробуждения, тем менее жестоким становится сон. Ты спишь более чутко. Связь со сном все тоньше, тоньше, и, наконец, ты просыпаешься. В изголовье тебя тихо поджидает память, и она доводит до сознания, что все эти ночные кошмары ничего из себя не представляют.

«В чем проблема?» – однажды спросила ты себя. Ведь все же прошло. Разве ты сама окончательно не избавилась от людей, которые могут причинить тебе боль хотя бы с вероятностью один из ста, один из тысячи?

Ты помнишь, как спокойно звучал голос Сонхи, когда она произнесла:

– Неужели это так тяжело?

Это произошло тогда, когда ты, сцепив зубы, спросила ее:

– По какому праву ты рассказываешь людям обо мне?

За десять прошедших лет ты не простила Сонхи ее невозмутимого лица, с каким она ответила тебе вопросом на вопрос, а затем добавила четким голосом:

– Я бы на твоем месте не стала ничего скрывать. Я бы не стала тратить оставшуюся жизнь на то, чтобы ограждать себя от прошлого.

Ты помнишь сговорчивый голос мужчины, восемь месяцев бывшего твоим мужем.

– Вы хорошенькая, несмотря на маленькие глаза. Если соберусь написать ваше лицо, достаточно будет нескольких простых линий. На белой бумаге длинные глаза, нос и рот. Выйдет чисто и аккуратно.

Ты помнишь его влажные и большие, как у теленка, глаза. Помнишь те мгновения, когда они наливались кровью и он, кривя лицо, безучастно смотрел прямо на тебя. Случалось, он говорил:

– Не надо так смотреть. Не смотри на меня такими страшными глазами.

Ты вспоминаешь длинное, запутанное и настойчивое письмо Юна, недавно прочитанное в офисе. Оно начиналось так: «Я не собираюсь настойчиво требовать признания от вас. Я думаю, что опыт этого насилия нельзя ограничить только рамками короткого десятидневного периода. Это похоже на радиоактивное излучение после взрыва на Чернобыльской атомной станции: даже спустя десятилетия оно не закончилось, и дальше этот процесс будет продолжаться. Если мне позволят, я собираюсь и через десять лет заниматься своим исследованием. Убедительно прошу вас помочь мне. Попытайтесь вспомнить те события и дополните показания, пожалуйста».

Фойе главного корпуса больницы, в котором находятся разные отделения, полностью погружено в темноту. Ярко освещен только вход в отдел неотложной помощи со стороны отдельных корпусов. Рядом стоит машина скорой помощи с включенным проблесковым маячком и раскрытыми задними дверцами, очевидно, только что доставившая больного в критическом состоянии.

Пройдя через раскрытые настежь двери, ты оказываешься в коридоре отделения реанимации. Ты слышишь стоны и торопливые голоса, механическое хлюпанье медицинского аппарата, с силой что-то высасывающего, тревожный скрип колес каталок, перевозящих больных. Перед регистратурой установлены несколько рядов табуреток, и ты тяжело опускаешься на одну из них. За стойкой – женщина средних лет, она обращается к тебе:

– Вы по какому делу пришли?

– …Я пришла кое с кем встретиться.

Это неправда. Ты ни с кем не договаривалась о встрече здесь. Даже если в это утро можно будет навестить больную Сонхи, ты не знаешь, захочет ли она повидаться с тобой.

В отделение входят двое мужчин средних лет в костюмах для хождения по горам, один из них опирается на коллегу. Судя по деревянной шине, неумело наложенной на руку, он поранился ночью на горной тропе.

– Все нормально, мы пришли, – утешил пострадавшего товарищ, несший на своих плечах два рюкзака.

Ты смотришь на этих людей, с одинаковым выражением на перекошенных лицах и, приглядевшись, замечаешь, что они действительно похожи. Должно быть, они братья, не коллеги.

– Потерпи немного. Сейчас подойдет врач.

Сейчас подойдет врач.

Мужчина повторяет эти слова, как заклинание, а ты замираешь на краешке стула. Тебе вспомнилась девушка, которая когда-то очень давно призналась тебе, что хочет стать врачом.

Она работала на вашей фабрике, звали ее Чонми, и ты по предложению Сонхи, решившей привлечь новых членов в кружок, попробовала заговорить с ней о рабочем движении. Она отказалась, эта улыбчивая девчушка маленького роста, поступившая на фабрику, как и ты, еще до окончания средней школы, скрыв свой настоящий возраст.

– Я не могу активно участвовать в этом движении. Видите ли, мне ни в коем случае нельзя быть уволенной. Потому что я должна посылать деньги на учебу младшего брата, да и сама когда-нибудь собираюсь учиться. Я хочу стать врачом.

Когда ты из-за разрыва кишечника лежала в больнице, тебя навестила приятельница, пришедшая после участия в демонстрации, проходившей в центре города.

– …Оказывается, Чонми собрала все наши туфли, что были разбросаны вокруг, и отнесла в офис Союза рабочих. Рассказывали, что она, маленькая, очень горько плакала.

Девушки не желали ареста, сопротивлялись, вырывались из рук полицейских, и слетевшие с ног туфли так и остались валяться на месте задержания.

Эта молоденькая девушка, даже не зная, что именно заставляет ее плакать, поднялась на второй этаж офиса, прижимая к груди мешок с собранными туфлями подруг, и, наверное, обнаружила там пустую комнату. Полицейские увезли всех активистов.

В тот день после полудня ты внимательно смотрела на чистое, с тонкими чертами лицо врача, обходящего больных, на лица ординатора и интернов, сопровождавших его. Тогда ты подумала, что Чонми не сможет стать врачом, не сможет стать похожей на этих людей. Когда ее младший брат окончит университет, ей будет лет двадцать пять, и даже если она сразу начнет готовиться к квалификационному экзамену средней школы… Нет, до этого времени эта девушка не сможет продержаться на фабрике. У нее часто носом шла кровь, и она сильно кашляла. Ее ноги с худыми икрами, похожими на недозревшую молодую редьку, были такими слабыми, что, набегавшись между ткацкими станками, она, бывало, прислонялась к колонне и, словно потеряв сознание, проваливалась в короткий сон. «Почему так шумно? Ничего не слышно!» Так она прокричала в первый день работы, оказавшись в цехе. Испугавшись грохота и непрерывного движения машин, она смотрела на тебя испуганными, широко раскрытыми глазами.