Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

Однако вместе с тем ты знаешь: если снова наступит время, похожее на весну того года, ты наверняка сделаешь тот же самый выбор. Как в начальной школе на соревнованиях по выбиванию мячом противника, когда ты ловко уклонялась от ударов и в результате, оставшись одна, должна была ловить мяч, летящий прямо в тебя. Как в тот час, когда ты, захваченная звонкой песней девушек, разносившейся из автобуса по всей улице, пошла следом на площадь – туда, где стояли вооруженные солдаты. Как в ту последнюю ночь, когда ты молча подняла руку, показывая, что готова стоять до конца. «Нельзя позволить себе стать жертвой. Нельзя допустить, чтобы тебя называли жертвой», – говорила Сонхи. Это было ночью на крыше, когда проснувшаяся луна молча взирала с высоты на собравшихся в кружок молоденьких девушек. А кто из них положил тебе в рот кусочек персика? Этого ты уже не можешь вспомнить.

Не знаю, что я хочу сказать тебе при встрече, онни.

Могу ли я встретиться с тобой, не причинив тебе боли напоминанием о том времени, когда я отвернулась от тебя и, словно залив свое сердце цементом, собиралась разом скрутить, засунуть куда-то и закупорить все то сложное, горячее, истрепавшееся – все то, что было связано с тобой?

Но даже если мне удастся не сделать тебе больно, онни, что я могу тебе сказать?

Ты идешь дальше, оставив позади больничное отделение. Пересекаешь по центру газон, в ожидании рассвета начинающий потихоньку светлеть. Поворачиваешь руки назад к тяжелому, как будто набитому железом, рюкзаку, и подпираешь его, приподнимая. Словно несешь ребенка на спине. Словно успокаиваешь его, подкладывая руки под детское одеяльце.

На мне лежит ответственность, не так ли?

Плотно сжав губы, ты обращаешься к синеватой темноте, волнами накатывающей на тебя.

Если бы я велела тебе идти домой, если бы после того, как мы вместе съели роллы, я встала и строго сказала бы тебе идти домой, ты бы не остался там. Не так ли?

Поэтому ты приходишь ко мне?

Чтобы спросить, почему я до сих пор живу.

Ты идешь, устремив вперед глаза, а в них заметны красные прожилки, словно кто-то чем-то острым одну за другой провел алые линии. Ты идешь быстрыми шагами в сторону освещенного реанимационного отделения.

Онни,

Когда я увижу тебя, то скажу тебе только одно. Если ты позволишь мне.

Если только позволишь мне.

Одновременно гаснут фонари, освещавшие дорогу между зданием ритуальных услуг, реанимационным отделением, корпусами отделений и главным входом на территорию больницы. Ты идешь с поднятой головой по белой прямой линии, проведенной посередине дороги. Холодные капли дождя падают тебе на макушку, на асфальт, куда ступают твои ноги в кроссовках, и растекаются.

Не умирай.

Только не умирай.

Я пошла следом за этим мальчуганом.

Шагал он быстро, а я старая, и где уж мне было угнаться за ним, таким шустрым. Хоть бы голову повернул немного в сторону, я б профиль его увидела, так нет, он не смотрел по сторонам, смотрел только вперед.

Где сейчас найдешь ученика средней школы, чтоб так коротко стриг волосы? Я знаю, как выглядит твоя круглая голова, это точно был ты. Школьная форма, что досталась тебе от второго старшего брата, долго была великовата и оказалась впору, только когда ты перешел в третий класс. Утром ты с портфелем в руках уходил через ворота, а я смотрела тебе вслед и любовалась: до чего же аккуратно, чистенько ты был одет. Но этот мальчуган оставил где-то портфель и шел себе налегке. Белая рубашка с короткими рукавами, из них торчат худенькие ручки. Это был ты, без всяких сомнений. Узкие плечи, длинноватая талия, а походка – шея вперед наклонена, ну прям как у лося. Говорю же, это был ты.

Может, ты пришел, чтоб мать увидела тебя хотя бы мельком, а я, старая, взяла и упустила тебя. Целый час бродила по рынку, между рядами, прилавками, но так и не нашла тебя. Колени разболелись, голова закружилась, и где стояла, там и села. Но как подумала, что на беду меня такую увидят соседи, так поднялась, цепляясь за землю, хоть голова еще кругом кружилась. Когда шла за тобой до самого рынка, и не думала, что так далеко будет, а как двинулась обратно, в горле все пересохло. Из дома-то я вышла без единой монетки в кармане, вот и хотела зайти в какой-нибудь магазинчик и попросить стакан холодной воды. Но страшно стало, вдруг примут за нищенку, обругают, вот и поковыляла дальше, держась за стену, если она попадалась на пути. А мимо строительной площадки, где пыль стояла столбом, пробралась, кашляя и плотно закрыв рот. Когда шла за тобой, почему-то не заметила, что рядом кипит такая шумная стройка. Не знала, что так безжалостно разбивают, разламывают старую дорогу.

Прошлым летом из-за сильных дождей дорога перед нашим домом вся пришла в негодность, на каждом шагу рытвины. В них то и дело застревали ноги ребятишек, что бегают по улице, а если колесо коляски попадало в какую щель, так и не вытащить, а в коляске ребенок, очень опасно. Наконец, из города прибыли люди и положили новый асфальт. В начале сентября стоят жаркие дни, вот уж они намучались. В тележку набирали кипящий асфальт, высыпали и трамбовали, чтобы ровненько лег.

В тот вечер, когда уехали работяги, я вышла посмотреть на новую дорогу. Там веревки развесили, чтоб не ходили по мокрому асфальту, так я потихоньку прошлась по краешку. Снизу поднималось тепло. Оно дошло до щиколоток, голеней, постоянно ноющих колен, и так оно, это тепло, хорошо прогревало, аж до самых костей. На следующее утро убрали веревки, видимо, просох асфальт, ну я осторожно и прошагала по серединке. Оказалось, там еще теплее, чем на краешке дороги. Поэтому и в обед, и под вечер, и на следующее утро я там прохаживалась. Приехавший из Сеула твой старший брат удивился и спросил:

– Мама, зачем вы ходите по горячему асфальту, когда жарко даже просто сидеть в доме?

– Видишь ли, сынок, телу моему холодно, вот и хожу. Знал бы ты, как там тепло. Мышцам и костям моим тепло.

– Мама, в последнее время вы немного странно себя ведете.

Твой старший брат покачал головой. Вот уж несколько лет, как он при удобном случае предлагает вместе жить.

– Что-то изменилось в вас, мама.

Ровно три дня держался горячий воздух над асфальтом и, наконец, остыл. Вроде и не такое уж досадное дело, но только напала на меня грусть. Вот и сегодня, после обеда, встала на дорогу и ждала, долго ждала. Пусть она остыла, но, может, осталось внутри нее еще хоть чуточку тепла. И потом, вот так постоишь, и, может, ты пройдешь мимо, как в прошлый раз.

Вот только не знаю, почему в тот день я ни разу не окликнула тебя по имени. Не знаю, почему шла за тобой молча, словно губы мои слиплись, шла и только дышала тяжело. В следующий раз, когда я позову тебя, ты сразу обернись. Можешь ничего не говорить, только просто обернись.