Хан Ган - Человеческие поступки [litres]

– О, небо!.. – то и дело тонким голоском восклицала мама, как будто тяжело вздыхала, затем опустила голову и замолчала. Через какое-то время она тихо заговорила:

– Я о том человеке, кто в позапрошлом году сватался к нашей Хиён. Помните, он работал учителем математики в К средней школе? Человек он хороший, но так получилось, что не вошел в нашу семью. Так вот, с его женой, бывшей уже на сносях, случилось несчастье, когда она ждала мужа перед домом.

– О, небо! – не уставала повторять и приехавшая из Тэчжона жена второго дяди. Моргая большими, как у вола, глазами, она ждала продолжения рассказа. Когда мама замолчала, не в силах закончить рассказ, тетя из Кванчжу пришла ей на помощь:

– И я эту историю слышала. Так это был тот человек? Его жену застрелили, и она была уже мертвой, а ребеночек в животе оставался жив еще несколько минут…

«Если бы моя тетя Хиён вышла бы замуж за этого учителя математики…» В этот миг в моем еще не оформившемся детском воображении возникла двадцатипятилетняя тетя Хиён. Она стоит у ворот и двумя руками поддерживает свой круглый живот. Пуля попадает прямо в ее белый лоб. В животе моей тети, которая любила петь песни певицы Ян Хиын, в ее животе барахтается младенец с открытыми глазами и раскрывает рот, как рыба.

Эту книгу, где были собраны фотографии, отец принес домой два года спустя, летом.

Он сказал, что поехал в Кванчжу на чьи-то похороны и купил ее на вокзале. Как раз в тот день к нам ненадолго приехала тетя Хиён, к счастью, живая, и даже еще не вышедшая замуж, вопреки фантазиям моего детского воображения. Взрослые посмотрели этот альбом, и комната наполнилась тяжелым молчанием. Чтобы дети не могли увидеть фотографии, отец засунул альбом подальше в книжный шкаф, стоящий в большой комнате, и даже повернул корешком к стенке.

Я тайком достала эту книгу и пролистала, и случилось это вечером, когда взрослые, как всегда, собрались на кухне и смотрели по телевизору девятичасовые новости. Помню тот миг, когда перевернула последнюю страницу и увидела фотографию обезображенной девушки, чье лицо сверху вниз было изрезано штыком. Что-то нежное, мягкое, какая-то часть моей души, о существовании которой я не знала, бесшумно разбилось внутри меня.

Пол в зале спортивной школы был разобран.

Я встала на черный островок земли, на то место, откуда выдрали доски. Оглядела зал, в четыре стены которого были вставлены огромные окна. На стене прямо напротив меня все еще висел государственный флаг.

И флуоресцентные лампы не успели снять с потолка. Наступая на едва промерзшую землю, я направилась к правой стене. « Во время занятий снимайте, пожалуйста, обувь » – прочитала фразу, напечатанную курсивом на листе бумаги А4, покрытую тонкой пленкой. Повернувшись в сторону прихожей, увидела лестницу, ведущую на второй этаж. Поднялась по заброшенной пыльной лестнице, по которой давно никто не ходил. Села на скамью для зрителей, с которой открывался вид всего зала. Выдохнула, и в воздухе развеялся пар. Холод от бетонной скамьи через джинсы устремился вверх. Трупы, обернутые белой тканью, гробы, накрытые государственными флагами, женщины, рыдающие или остолбеневшие, дети на темно-красной земле – все эти видения поднимаются вверх, мелькают и исчезают.

Я подумала, что слишком поздно взялась за это дело.

Надо было приехать раньше, когда здесь еще не вскрыли полы. Надо было приехать раньше, когда здание Управления провинции еще не окружили забором и не приступили к ремонту. Надо было приехать раньше, когда еще не искоренили большое количество гинкго, свидетелей тех событий, когда еще не высохла софора японская – дерево, которому исполнилось сто пятьдесят лет.

Но я приехала сейчас. И ничего уже не исправить.

Застегиваю до конца молнию на куртке и собираюсь пробыть здесь до заката солнца. До тех пор, пока четко не увижу лицо того мальчика. До тех пор, пока не услышу его голос. До тех пор, пока не покажется его фигура, идущая по невидимому полу.

Два дня назад я приехала в Кванчжу и распаковала чемодан в квартире моего младшего брата. Договорившись поужинать вместе после его работы, я до наступления темноты поехала в Чунхындон к нашему старому дому. Отсюда я уехала девочкой, поэтому не знала города. Сначала я подъехала на такси к X начальной школе, где проучилась три года. От главных ворот школы прошла по пешеходному переходу и повернула налево, как подсказывала память. На том месте, где должен был стоять магазин канцелярских товаров, все еще стоял тот самый магазин. После него надо было немного пройти вперед, а затем повернуть направо. Доверившись своей интуиции, на перепутье выбрала вторую дорогу. Бесконечно длинной ограды завода, производящего батарейки, уже не было. Исчезли и дома в традиционном стиле, раньше видневшиеся один за другим, если смотреть прямо на ограду. В моей памяти на том углу, где эта дорога встречалась с шоссе, находился карьер шириною в дом со двором. Дом, приютившийся между этим карьером и заводской оградой, и был нашим прежним домом. Вряд ли до сих пор в центре города могли сохраниться пустой участок земли или карьер, поэтому мне предстояло найти второй дом с конца.

Дорога провела меня мимо одноэтажной постройки, невысокого многоквартирного дома, частной музыкальной школы, мастерской по изготовлению печатей и штампов и, наконец, закончилась. На месте карьера стояло тоскливого вида трехэтажное здание из бетона. Наш дом снесли, на его месте находился магазин, построенный из составленных вместе контейнеров. В нем продавали посуду и оборудование для ремонта ванной комнаты – раковины, смесители, унитазы.

А что ты ожидала увидеть ? Я долго топталась перед этим очень ярко освещенным магазином, словно ждала кого-то, с кем договорилась о встрече на этом месте.

На следующий день, то есть вчера, я с утра занялась делами. Побывала в исследовательском центре «18 мая» при университете Чоннам и в культурном фонде с тем же названием. Главный вход в здание, где с семидесятых годов находился отдел Центрального разведывательного управления, и где в подразделении 505, отвечавшем за охрану общественной безопасности, пытали людей, был закрыт. Попасть туда не удалось.

После обеда я поехала в Т среднюю школу. Мальчик не окончил ее, поэтому в выпускном альбоме его фотографии не могло быть. Благодаря давнему другу отца, учителю искусств, ушедшему на пенсию, мне удалось посмотреть журналы регистрации анкетных данных и успеваемости учеников. В одном из них я впервые увидела его фотографию. Было что-то кроткое и доброе в его глазах в форме полумесяца. В линиях подбородка и щек еще просматривалась детская мягкость. Лицо его выглядело настолько обычным, что легко можно было бы спутать с каким-то другим мальчиком, и, казалось, стоит отвести глаза от фотографии, его черты тут же забудутся.