Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Лэрри будет смотреть в окно.

— Ему кажется, что он может заставить меня наслаждаться жизнью.

— А разве нет?

— Не таким образом.

А каким, хотелось ему спросить. Каким же? Но вместо этого он сказал:

— Уже нет времени переодеваться. Придется ехать так.

Он поставил машину у дока и молча зашагал рядом с ней по скрипучему настилу, и Цезарь тихонько затрусил сзади.

Солнце поднялось уже высоко, когда они миновали мол. На Мар было коричневое, под цвет ее загорелых ног, шерстяное платье, подол которого трепал ветер. Она замерзла, но не произносила ни слова, только щурилась от ветра, а Гай стоял сзади, курил трубку, смотрел на Мар и вспоминал свое детство. Однажды он с матерью был в гостях у своей двоюродной сестры в Гианнисе, и мать сказала: «А теперь иди поиграй с Кати», — и вытолкала его в сад, где играла маленькая девочка. Они сидели рядом и смотрели друг на друга, чувствуя взаимную неприязнь, хотя взрослые сказали им, что они отлично поладят, а может быть, именно поэтому. Он вспоминал прежние морские прогулки с Мар. Иногда она даже смеялась от души, ей было тепло в тонком свитере и брюках или шортах. Теперь на ней были теплое платье и куртка, и она не смеялась вовсе. Эта последняя прогулка на яхте казалась совершенно бессмысленной.

Они пробыли в море меньше двух часов. Ни разу не бросили якорь, все время находились на открытом мостике. Лишь один раз Мар спустилась погреться и один раз взяла штурвал, когда он спускался вниз, чтобы раскурить свою трубку, которую наверху без конца задувал ветер. В каюте было холодно и неуютно. Он посмотрел на кушетку, где когда-то сидела Мар и пила кофе, полуприкрыв свои черные глаза длинными ресницами, оттенявшими смуглые скулы.

Вернувшись на мостик, Гай взял штурвал и сказал:

— Странно, но мы так и не узнали друг друга.

— В этом нет ничего странного.

— Да, наверное. — Он провел яхту за мол и привязал ее к пирсу. Они вышли на пристань, подошли вместе к машине, и Гай, открыв дверцу, предложил: — Я отвезу тебя домой.

— Спасибо. Я пройдусь пешком. Хороший денек и вообще.

— И вообще тебе хочется пройтись.

— Да.

— Ну что же, — сказал Гай и закрыл дверцу. Он посмотрел на ее привычно печальное лицо. — Весной, может быть, будет лучше.

— Может быть.

— Спасибо тебе за компанию.

— Если бы не Лэрри, ты бы с удовольствием отказался от нее.

— Мар, послушай, Мар, — заговорил он вдруг с неожиданной горячностью. — Я знаю, как нужны были тебе эти прогулки на яхте, это бегство от самой себя. Но теперь надо придумать что-то еще. Ты можешь ходить в церковь, посещать женский клуб… что угодно… только не отчаивайся, иначе Лэрри будет совсем худо. Понимаешь? Понимаешь? Пока ты будешь держать себя в руках, будешь веселой, любящей, с ним тоже все будет в порядке. Поэтому ты не должна падать духом. Не должна, ведь…

— Ведь осталось совсем немного. Ты это хотел сказать. Именно это ты и хотел сказать. — Освещенное солнцем овальное лицо Мар выглядело несчастным. Под глазами залегли круги, еще резче обозначились тонкие морщинки у рта. Она гортанно рассмеялась.

— Я хотела опереться на тебя, Гай. И всегда злилась на тебя, потому что ты недостаточно тверд, слишком человечен, чтобы поддерживать всех нас и быть доктором, другом, нянькой… всем. Ты слишком человечен, чтобы не переживать за все и за всех нас…

— Мар… послушай, Мар…

— Весной, — сказала она. Потом добавила: — До свидания, Цезарь. Я люблю тебя, Цезарь.

Мгновение она помедлила, потом быстро помахала рукой и пошла по дороге, изрытой глубокими колеями. Она шла, наклонив голову от ветра.

Воскресные ужины индепендентской церкви Ист-Нортона штата Массачусетс женская половина города посещала с удовольствием, мужчины же принимали их с мрачной покорностью. Они устраивались в подвале церкви — большом голом помещении с низкими потолками, где деревянные столы были расставлены в виде буквы П, чтобы люди могли «поближе познакомиться». Все уже давно знали друг друга, да и друг о друге тоже. Так что под видом светского разговора они просто сплетничали, к тому же, кроме погоды и сбора пожертвований на новую колокольню, говорить было не о чем.

Миссис Фрэнсис Треливен, жена священника, была официальной устроительницей этих приемов. С годами, однако, эту честь присвоила себе Клара Коффин. Именно она завладела вниманием Мар в этот первый вечер, а Фрэнсис Треливен порхала возле них подбитой птичкой, выглядывая из-за мощной спины Клары и щебеча свои «здравствуйте, здравствуйте», перекрываемые громогласными сердечными приветствиями настоящей хозяйки.

— Я так мечтала поближе познакомиться с женой Лэрри. Я ведь знала Лэрри еще подростком. Никогда не забуду, как он и Гай Монфорд просили, да что там, буквально умоляли моего мужа покатать их на лодке.

— Мистер Коффин — рыбак, — любезно пояснила жена судьи Маннинга. Мар кивнула, а Клара бросила на миссис Маннинг свирепый взгляд.

Потом миссис Мейди Боллз сказала, что ее муж, доктор Боллз, просто в восторге от Гая и испытывает к нему огромное, огромное уважение, а жена доктора Келси одарила миссис Боллз сардонической улыбкой и добавила, что Гай, видимо, однажды возглавит больницу, после чего Мейди Боллз отвернулась и взяла еще один бутерброд с тунцом.

Наступило неловкое молчание. Полли Уэлк поправила пояс на необъятной талии и сказала, что Паркер не смог прийти сегодня, потому что ему снова пришлось задержаться на работе. Почти каждое воскресенье сидит в своей затхлой редакции и работает.

Нэнси Месснер удивилась:

— Он не заставляет меня работать по вечерам.

— Ты еще ребенок, дорогая, а Паркер детей не эксплуатирует.

— В позапрошлое воскресенье, — сказала Фрэнсис Треливен, — я видела свет на втором этаже.

— Это подсобное помещение, — объяснила Полли. — Он там хранит всякую всячину. Вы лучше меня не спрашивайте. Могу сказать только, что он дважды за последние три недели звонил в Филадельфию, а вчера получил письмо из какой-то тамошней газеты. Из него ведь слова не вытянешь. Возможно, серьезно болеет его старый друг, может быть, даже умирает. — Она замолчала, в замешательстве посмотрела на Мар и произнесла:

— Этот сыр очень хорош. Хоть и неудобно хвалить то, что сама принесла… — И пошла вперевалку в противоположный конец комнаты, опираясь на руку Нэнси.

Положение спасла Ида Приммер. Она сказала, что Фрэн Уолкер раньше всегда приходила. Но теперь она серьезно встречается с Бертом Мосли.

Иде исполнилось двадцать, у нее был длинный нос и выступающие вперед зубы, и она пока ни с кем серьезно не встречалась, но с удовольствием рассказывала о друге Фрэн. «В конце концов, я живу с ней в одной комнате, и если она вскоре не выскочит замуж за Берта Мосли, значит, я вообще ничего не понимаю». Ида сунула в рот маслину, показав свои выступающие зубы, и стала помогать Мейди Боллз разливать кофе.