Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Все в порядке, Мар?

— Да, прекрасно.

— Жаль, что ты не подождала меня.

— Хотелось пройтись пешком. Свежий воздух всегда поднимает настроение.

— Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Послышались его удаляющиеся шаги по лестнице. Сейчас, наверное, он пойдет в гостиную и нальет себе виски. Выпьет одну или две рюмки, прежде чем позвонить в больницу и справиться насчет Лэрри. Потом поднимется наверх, ляжет в постель и будет думать, как тридцать шесть лет назад он обвинил Пола Монфорда в том, что тот пожертвовал жизнью его жены ради спасения ребенка, которого Сэм не хотел, как он помешался тогда и в беспамятстве чуть не убил доктора. Лэрри никогда не рассказывал ей об этом, но, наверное, ему было очень больно, ведь все детство, всю юность, всю жизнь он чувствовал себя виноватым. А теперь, когда он умирает, когда слишком поздно, Сэм хочет, чтобы Гай Монфорд спас Лэрри, хочет страстно, безрассудно, не желая ничего знать, хочет так, как когда-то хотел, чтобы Пол Монфорд не позволил умереть его жене.

Она встала, открыла окно. Подул ветерок, и ей стало прохладно в тонкой пижаме. Поежившись, скользнула под одеяло и пролежала какое-то время не шевелясь, думая, что больше никогда не пойдет на церковный ужин.

В ящике ночного столика была склянка с таблетками. Она взяла три штуки и запила стаканом воды. Может, сегодня ей не приснится этот повторяющийся сон… копыта, разбивающие лобовое стекло машины… плачущий в пыли маленький мальчик… лошадь, громко стонущая до тех пор, пока Гай не выстрелит из револьвера и не появится круглая дыра у нее на лбу… Может, она не будет снова бежать, крича и спотыкаясь, и Гай не будет ее догонять… Удивительное дело: она практически топчется на месте, а он всегда остается далеко позади.

Фрэн Уолкер сидела за столом дежурной сестры, когда Гай поднялся на второй этаж.

— Привет, Фрэн, — он кивнул и. улыбнулся, глядя ей прямо в глаза. — Как дела сегодня?

— Прекрасно, доктор.

— Ну, пойдем посмотрим. — И он двинулся по застеленному резиновым ковром коридору, стремительно заходя в открытые двери палат. Посмотрел суточную температуру маленькой девочки с коклюшем. Проверил швы на волосатом животе недавно прооперированного португальца — сборщика моллюсков. Кивал, улыбался, кого-то ощупывал, кого-то поглаживал по голове, не переставая разговаривать с больными ласковым, успокаивающим голосом, отчасти благодаря которому пользовался любовью и доверием всех без исключения пациентов.

Во время обхода его сопровождала Фрэн. Пока они шли по коридору, Фрэн хвалила его тихим голосом:

— Доктор Келси сказал, что миссис Тригви умерла бы, не распознай вы тризм челюсти. Подобного случая здесь так давно не было, что…

— Я встречался с этим во время войны.

Ему было жаль Фрэн, он понимал ее смущение, которое она старалась скрыть за словами, и вдруг почему-то пожалел, что туфли медсестер на резиновой подошве, и он совсем не слышит шагов у себя за спиной.

Зайдя в следующую комнату, Гай увидел, что кровать пуста. Он подошел к окну, выглянул в темноту:

— Я вижу, миссис Мактай ушла, — произнес он.

— Да, ребенок прекрасный, и она отлично с ним справляется.

— Она была трудной пациенткой, но ты замечательно с ней ладила. — Он повернулся и посмотрел на железную больничную кровать. Было холодно в этой комнате с безрадостными зелеными стенами и пришпиленными к ним отвратительными календарями. На тумбочке стояла ваза с увядшими розами. Он взял одну из застоявшейся воды, понюхал и осторожно поставил назад. — Все умирает.

— Гай…

— Знаешь, Фрэн, как бы я хотел, чтобы мы имели возможность все палаты сделать такими, как у Лэрри.

— Но он особенный больной.

— Нет, Фрэн, таковых не существует. Просто есть более или менее больные. — Он дотронулся до ее руки, улыбнулся открыто и доброжелательно. — Я думаю, на сегодня — все. Прости, что задержал тебя.

— Но сменная сестра еще не пришла.

— Все равно… — Он вышел в коридор. — До свидания, Фрэн.

— Вы не будете смотреть Лэрри Макфая?

— Буду, но… если ты не возражаешь, сегодня я зайду к нему один.

— Хорошо, доктор. — Ее голос гулко звучал среди оштукатуренных зеленых стен. — Я теперь делаю ему морфий через восемь часов, как вы сказали. Так и продолжать?

— Да.

— Он очень страдает.

— Я знаю.

Она не уходила. И он сказал:

— Пока оставь эту дозу. А потом я скажу.

— У него кровь шла из носа. И он плохо переносит назначенную мазь.

— Я знаю, Фрэн… Боже, я все знаю… — Он прислонился к зеленой стене. Фрэн коснулась его руки и пошла по коридору. Он проводил ее взглядом и подумал, что она душевнее и человечнее, чем другие медсестры, с которыми ему приходилось встречаться.

Глаза Лэрри были, как черные дыры на маске, которую надевают ряженые в канун Дня всех святых. Дышал он с присвистом, а его истощенное тело было похоже на обтянутый кожей скелет и напоминало Гаю его первый труп в медицинском училище. Это был старик, высохший настолько, что даже его половой член превратился в отвислую складку кожи. Кто-то назвал его «шимпанзе», и Гай рассердился. В первый день ему стала плохо, потребовалось огромное усилие воли, чтобы приступить к препарированию на следующее утро. Но не потому, что старик был мертв или уродлив, наоборот, он выглядел мудрым и умиротворенным, пожалуй, даже красивым, в своей смертной наготе. Но, касаясь его холодной сталью острого скальпеля, Гай как бы будил старика, чтобы заставить его умереть еще раз.

«Прекрати! Сейчас же прекрати!» Он повернулся к двери. Лэрри тяжело дышал у него за спиной. Он сказал: «Да хранит тебя Бог, Лэрри», — вышел в коридор и быстро зашагал к лифту, более чем когда-либо уверенный, что нет на свете никакого Бога.

Ночь была холодной. Тяжелые мысли стали отступать, и он заспешил к стоянке машин, которая находилась позади больницы. Ему надо взять себя в руки. Он врач или нет? Разве он не видел смерть? Его жена, его отец. А Германия? Мужчины, которых сотнями косил черный дождь. Дети, доверчиво смотрящие на мир широко раскрытыми глазами, верящие до самого конца в вечную и бесконечную жизнь, медленно умирали в боксах.

— Это потому, что ты его знаешь, — сказал он себе. — Просто потому, что он твой старый друг, часть тебя умирает вместе с ним… пусть так… пусть так…

Он открыл дверцу машины. В темноте мерцал огонек сигареты, и Фрэн сказала:

— Гай, я хочу поговорить с тобой… я должна поговорить с тобой.

— Фрэн… — Он был в замешательстве. — Не надо, Фрэн. Не тревожь себя. Я ведь не священник и даже не психиатр. Я — обыкновенный врач, Фрэн, и я уже говорил тебе… Ты добрая, Фрэн, и это главное, а личная жизнь человека никого не касается.

— Пожалуйста, — сказала она. — Пожалуйста, Гай…