Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Однако она ничего не рассказала Берту. Он устроил бы, без всяких на то оснований, сцену ревности: начал бы обличать Паркера, может быть, даже избил его, потом Паркер напечатал бы очерк о чете Брискин, разумеется, с настоящими именами, и они были бы бессильны что-либо изменить. Абсолютно бессильны. Поэтому пусть уж будет, как есть. В некотором смысле она чувствовала себя мученицей, принимающей страдания не только за себя, но и за Берта. Ее вновь охватило теплое материнское чувство — она испытывала его даже тогда, когда они занимались любовью. И опять подумала, что, возможно, когда-нибудь согласится выйти за него замуж, поможет сделать карьеру и научит быть в постели абсолютно свободным и раскованным, чтобы действительно наслаждаться сексом. Такие мысли утешали и скрашивали ее путь по безлюдной улице в этот воскресный вечер.

Шторы на стеклянном фасаде редакции «Кроникл» были опущены. Дверь заперта. Фрэн глубоко вздохнула и тихо постучала. Через некоторое время дверь открылась. На пороге в одной рубашке стоял Паркер. Пропустив ее вперед, он торопливо щелкнул замком.

— Фрэн… я рад, что ты пришла, Фрэн… — Он нервничал, чувствовал себя неловко и старательно делал вид, что она пришла сюда по своей воле.

Она бросила:

— Прекрати, Паркер.

Он осекся, а потом сказал сразу охрипшим голосом:

— Шлюха! Грязная шлюха!

Она засмеялась, а он шагнул к ней и занес руку как будто для удара. Ударить, однако, не посмел. Лысина у него вспотела, усы зашевелились, а глаза стали маленькими, как у поросенка. Он медленно опустил руку, отвернулся и посмотрел на тусклую лампу, которая горела в глубине помещения.

— Спишь с адвокатишкой, — пробормотал он. — Важная птица… большо-о-ой человек — не доплюнешь…

— Да уж лучше тебя.

Паркер промолчал. И теперь Фрэн была уверена, что он никогда ее не ударит. Она подумала, что Паркер в свои пятьдесят три года уже старый, больной человек и что с такими, как он, она ежедневно встречается в психиатрических и наркологических палатах.

И, поднимаясь по крутой деревянной лестнице в комнату над типографией, Фрэн почти жалела его. Странно, но она даже стала находить в этом мерзком деле что-то похожее на удовольствие.

Листья шелестят по стеклу… Залив, освещенный октябрьским солнцем, нестерпимо синего цвета… Октябрь… Мар сказала, что сейчас октябрь… А боль еще сильнее, чем месяц назад… Пронзительная боль во всем теле, с ней уже не могут справиться облучения и мази и даже те дозы морфия, которые ему дают… Смерть медленно вползает в него, как змея… Часами он испытывает только боль, ничего, кроме боли… Иногда сквозь боль проступают пятнами чьи-то лица, склоняются к нему чьи-то смутно знакомые силуэты… Лица из прошлого… Лежать, пока они не приблизятся, потом быстро подняться и выстрелить… Утки над топью… Мужчины в шлемах, похожих на дамские шляпки моды двадцатых… У меня в заднице шрапнель, лейтенант… Какие могут быть шутки, лейтенант, это чертовски больно… Прекрати, говорю, этот дурацкий смех… Перестань смеяться, Мар… Я все делаю по схеме… три полки… 12, 10 и 8 дюймов… Когда же я закончу этот шкаф?… Когда?… А когда я подстригу кусты роз, и посажу тюльпаны, и покрашу ванную?… А когда мы снова будем спать вместе?… Твои прохладные ноги и прохладные груди, прохладные пальцы и губы, потом все становится теплым, как будто внутри пылает огонь… Затем медленно, медленно все опять остывает, становится прохладным… как раннее утро на топи… первое купание в заливе… нет, не прохладно, а холодно… ледяной холод в черной воде… Боже, холодно! Боже, Гай, ужасно холодно… Они не такие уж холодные, старик, эти двое… как они смотрели на нас весь день… Ты займись той, что пониже, а я буду соблазнять высокую. Клянусь, что побываю в раю раньше тебя… Да, теперь они уже не девственницы… Но ты думаешь, я кому-нибудь расскажу?… Хоть кому-нибудь?… А ты собираешься рассказать отцу Феррано?… Священнику?… Зайти прямо в кабину и все ему рассказать?… Как там внутри, Гай?… Жутковато?… Должно быть, жутковато… Нет, нет, я не боюсь… Давай попробуем… Болезнь Ходжкина… ужасная болезнь, хуже свинки или импетиго, хуже конъюнктивита или ангины… Иди домой и отдохни… Отец… Дорогой, старый, несчастный отец, которому всегда было наплевать на меня. Который хотел убить человека за то, что я остался жить… два года в лечебнице… Ему наплевать было на меня тогда… зато теперь он просто сходит с ума, теперь, когда я умираю и когда уже поздно проявлять отцовские чувства… слишком поздно для всего, кроме этой боли и неподвижности… медленно, медленно повернуть голову, совсем немного, широко открыть глаза и увидеть солнце и падающие листья, и белую яхту на глади залива… Он тебе понравится, Мар, старый друг… надеюсь, что он тебе понравится… будете кататься на яхте в открытом море… и может, однажды, после долгих морских прогулок, после того, как утихнет боль и все будет кончено… может быть, тебе не придется возвращаться в Атланту к своей ненавидящей янки благочестивой, старенькой маме… не придется возвращаться назад… потому что, может быть, ты и Гай… может быть… Почему бы нет?… И возможно, даже дети… у нас уже не будет детей… мой ребенок… твой ребенок… ребенок Гая… твой ребенок… Все мы — дети Божьи… Господи, помоги мне… Помоги Мар и отцу, и Гаю… Господи, спаси мою душу. «Когда я ложусь, я молюсь, чтобы Господь не оставил меня. Если мне суждено умереть во сне…»

— Он просыпается, — сказала Мар.

— Да. — Гай посмотрел на Лэрри. Лицо его было похоже на маску, но ресницы уже начали трепетать. Гай снова отвернулся к окну. Деревья стояли совершенно голые. Последние листья собрали и теперь сжигали в маленьких кострах по краям лужайки. Дым вился в холодном воздухе, почти скрывая далекие коттеджи на берегу, крошечные фигурки рыбаков во фланелевых рубашках и ветровках, мелькающие в неспокойном, в белых барашках, море.

— Больше не пойдете на яхте? — услышал он за спиной хриплый шепот Лэрри.

— Завтра Чет Белкнап ставит «Джулию» в свой ангар.

— Значит, сегодня не будете кататься?

— У меня еще несколько вызовов, да и холодновато сегодня, — ответил Гай. Хотя солнце еще хорошо грело через окно. Он снова повернулся к Мар, которая сидела, уставившись в пол. Надтреснутый голос Лэрри продолжал:

— Мар предстоит долгая зима, может, ты еще раз побалуешь ее, перед тем как поставишь «Джулию» на прикол?

— Я не против, если она хочет. — Он повернулся и быстро зашагал к лифту. Мар молча последовала за ним. Когда они ехали в машине, она вдруг усмехнулась:

— Тебе не хочется?

— Я просто немного занят.

— Но надеюсь, не слишком.

— Не слишком.

— Мы можем и не выходить в море.