Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

Судья Страйк кивнул в знак согласия и погладил усы.

Берт повернулся к присяжным. «В каждом случае, — сказал он, — надо разбираться особо. Разве мы никогда не встречались с делами, где налицо был факт убийства, но и в помине не было того, что называется преступлением против совести? Всегда ли уживаются вместе моральное и юридическое право?» Он резко повернулся к судье Страйку и сказал, что полностью отдает себе отчет в желании достопочтенного судьи сделать ему замечание. Да, он прекрасно помнит предупреждение судьи, сделанное им в начале слушания дела. Ни слова об эйтаназии и никаких дискуссий на темы морали и религии. Обвинитель и защитник должны заниматься исключительно фактами дела, поскольку их и только их будет рассматривать суд присяжных при вынесении приговора. Придерживаясь формальной логики, можно сказать, что да, доктор Монфорд физически виноват в смерти Лоренса Макфая. Были ли, однако, его действия сознательными? Предумышленными? Безусловно, они не были злонамеренными. Другими словами, в здравом ли рассудке находился доктор в момент совершения преступления? «Вспомните его собственное признание, сделанное сегодня на утреннем заседании! — воскликнул Берт. — Это признание человека, совершившего зло в момент временного безумия, — ему даже в голову не пришло спрятать следы своего преступления, более того, он верил в справедливость совершаемого им. Но когда он пришел в себя, то осознал, что заблуждался. И теперь подзащитный пребывает в страшном недоумении относительно того, как он вообще мог поддаться минутной душевной слабости».

Он развивал свою мысль дальше. Говорил больше двадцати минут, пока не убедился, что все важные господа на скамье присяжных увидели, наконец, как можно оправдать это преступление, не поступаясь собственными убеждениями. Только тогда он резко отвернулся от присяжных и сел.

Выражение лица Колина не менялось на протяжении всего выступления Берта. И теперь своим решительным, но изможденным видом напоминая худосочного детектива Дика Трейси, он медленно поднялся, заложил руки за спину и уставился на присяжных. Он ощупал глазами каждого по очереди, потом отступил немного назад и окинул оценивающим взглядом всех сразу.

«Вы только что стали свидетелями того, как откровенно пытались сыграть на ваших эмоциях. Я, разумеется, никоим образом не намерен отражать это в деле, подобные действия могут только дискредитировать его. Известно, что итоговая речь защитника, — конечно, когда она имеет дело с реальными фактами, а не плодами буйной фантазии, — должна выражать позицию правосудия штата так же ясно, как я мог бы выразить ее сам. — Он натянуто улыбнулся, подергал себя за мочку уха и неожиданно ткнул пальцем в сторону старшины присяжных. — Я заявляю: убийство было совершено. Обвиняемый признался в этом преступлении, но и без его признания фактов, подтверждающих его несомненную вину, более чем достаточно. Достопочтенный судья в своем напутствовании скажет о различных категориях убийств. Я вовсе не призываю вас выносить приговор по первой категории, означающей безусловную вину. Нет, решение должно быть принято на усмотрение уважаемого суда. И если на какое-то мгновение вы все же допустите мысль о том, что обвиняемый действительно был безумен во время совершения убийства, тогда позвольте мне спросить, почему он вначале не говорил ни о каком помрачнении рассудка, почему он ждал до тех пор, пока не увидел полностью безнадежность своего положения, чтобы прикинуться простачком и завести эту песенку: «Простите, я не хотел, я больше не буду». И почему — прошу обратить на это особое внимание, — если он был тогда не в своем уме, почему он помнит, что он вообще совершил убийство.

Дамы и господа! Вы жители Новой Англии. А значит, вы не позволите себя обмануть, не будете введены в заблуждение этим спектаклем, который устроили здесь обвиняемый и его защитник. Здесь всегда поддерживали традиции бескомпромиссного правосудия. Я и теперь прошу вас блюсти закон, не изменять своим понятиям о правде и лжи и решить по справедливости, кто виновен и насколько сурово должно быть наказание. Спросите совета у своей совести и вынесите приговор, единственно возможный в этом случае, когда мы имеем столько неоспоримых доказательств вины подсудимого, — виновен».

Судья Страйк нервно пригладил жиденькие усики. Включил слуховой аппарат погромче, потом снова убавил звук и посмотрел на притихших присяжных из-под опущенных век.

«Господа присяжные заседатели… — Он откашлялся и начал снова: — Господа присяжные заседатели, подсудимый обвиняется в убийстве. Доказано, что он действительно убил в этом штате некоего Лоренса Макфая…»

Гай стал созерцать портрет судьи Адама Тернера. Покойный судья, казалось, тоже буравил его взглядом. Гай опустил глаза и сидел так, уставившись в стол, пока судья Страйк перечислял улики, но все равно чувствовал эти нарисованные глаза на своей макушке и думал, что когда-нибудь, возвращаясь в мыслях к этому суду, он вспомнит судью Тернера более отчетливо, чем любого из живых присутствующих.

Судья Страйк продолжал: «Отличительным признаком убийства является злой умысел. «Злой умысел», с точки зрения закона, означает жестокость, злобу, пренебрежение последствиями и присутствует во всех убийствах первой категории. К ним относятся убийства посредством отравления, нападения из засады или любые другие сознательные, предумышленные убийства или же таковые, совершенные при поджоге, изнасиловании, ограблении, краже со взломом, похищении людей…»

Теперь вместо глаз судьи Тернера Гай чувствовал макушкой взгляд судьи Страйка. Он провел рукой по своему «ежику», как бы стирая взгляд этих живых глаз.

«Совершенно ясно, что в данном, необычном, случае мы имеем дело с убийством не первой категории, поскольку преступлению предшествовал не злой умысел, а доброе намерение. Не думаю, чтобы кто-то в этом зале сомневался в добрых намерениях подсудимого».

Никто из присутствующих, подумал Гай, слушая тягучий голос судьи Страйка, никто, кроме него и Мар. Им-то, конечно, ясно что к чему. Он хотел заполучить чужую жену. Все так просто, проще не бывает. И все его объяснения, весь этот вздор, как именно он это сделал, гроша ломаного не стоят. Он и не сделал бы этого никогда. Сейчас он понимал это очень ясно. Никогда и ни за что на свете. Если бы не переспал с женой Лэрри… если бы она не забеременела от него. Он утверждал совсем другое, да и сам верил в свою выдумку. Но это была наглая ложь. Никогда бы он не совершил этого ужасного преступления.

«Что касается преднамеренности, — продолжал судья Страйк, — закон не устанавливает какого-либо определенного периода времени. То есть подсудимый мог обдумывать план убийства недели, дни, минуты, а может быть, даже и секунды. На наших заседаниях уже затрагивался вопрос о том, насколько преднамеренным было преступление, в котором сознался подсудимый. Вы, конечно, понимаете, как важно установить истину. Если подсудимый отдавал себе малейший отчет в том, что он делает, тогда мы можем квалифицировать его акт как убийство второй категории. С другой стороны, если совершенное убийство было не преднамеренным, если ему не предшествовал злой умысел, если подсудимый не собирался лишать жизни человека, тогда он абсолютно невиновен по причине временного безумия. Если человек совершает преступление в состоянии помрачнения рассудка, он в этот момент не способен отличить добро от зла, а значит, не способен адекватно оценить собственные действия».