Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

В португальском районе было тихо, в окнах коттеджей мягко и уютно светились самодельные лампы. Все дома были обнесены низким частоколом, а вдали поднимался ввысь узкий деревянный шпиль церкви Святого Иосифа. На фоне черного неба она отыскала глазами черный крест и подумала, что когда-то это была церковь Гая, потом свернула в сторону и взобралась на холм за индепендентской церковью и маленьким каркасным домиком доктора Треливена, прошла три квартала до скованного холодом кладбища с замерзшими маленькими флажками, старыми тусклыми надгробиями и несколькими новыми, блестевшими в ярком свете месяца. Она остановилась у самого нового, ярче всех блестевшего камня. Это был округлый лаконичной формы изящный кусок вермонтского мрамора. «Лоренс Макфай. 1921–1957». Она не захотела добавить «от любящей жены» или что-то в этом роде, потому что такие надписи, по ее мнению, способны были только опошлить смысл, в них вложенный. Она и правда была любящей женой. Она любила Лэрри страстно, каждой клеточкой своего тела и всей душой. И она была преданной женой… до конца, когда это уже не имело особого значения, а может быть, наоборот.

Она положила на надгробие руку и прижалась к нему горячим лбом. Холод камня, казалось, пронизал ее и проник в самый ее мозг. Она поежилась и попыталась поднять голову, теперь словно примороженную к тыльной стороне ладони. До сих пор слезы, которыми обливалась ее душа, не находили выхода, но теперь они, наконец, хлынули на поверхность, и она зарыдала, уткнувшись в холодный мрамор. Выплакав все до дна, Мар пошла назад, через вечерний город, где кучками, перешептываясь, стояли люди, поднялась по ступенькам здания суда и, провожаемая взглядами, направилась по проходу к пустующему месту на холодной дубовой скамье.

Сэм сидел, облокотившись на колени и подперев ладонями подбородок. Он даже не взглянул на нее. Она смотрела прямо перед собой и ждала, ждала. Потом, наконец, открылась боковая дверь, и в сопровождении Ларсона Уитта вошел Гай. Усталый, опустошенный, с безжизненными глазами. Она подумала, что он, должно быть, любит ее и что он мужественный человек. Сердце ее сжалось от сострадания. Она посмотрела на противоположные двери, через которые как раз толпой входили в зал присяжные, а потом на маленькую дверь в глубине зала, откуда появился судья Крофорд Страйк. Она поднялась, когда прозвучал молоток секретаря: «Всем встать — суд идет», и села, когда за спиной снова послышался шелест одежды. Зал замер. Потрескивали от мороза оконные рамы. Голос судьи Страйка многократным эхом отражался от стен.

— Господин старшина, приняли ли вы решение?

— Да, ваша честь. — Старшина присяжных был крупный мужчина, имевший важный вид. Злоупотребляет мучным, решила Мар, и наверняка из Сисайда. Он смотрел на судью Страйка. Лицо у него было непроницаемым.

— Заключенный, встаньте и посмотрите на присяжных… Присяжные смотрят на заключенного.

Гай поднялся. Он стоял очень прямо и смотрел на присяжных, словно пришпиливая их взглядом к деревянной скамье.

— Каково ваше решение? Виновен или не виновен?

Толстяк старшина откашлялся. Потом еще и еще раз, и, казалось, конца этому не будет. Но вот он вытер рот носовым платком и сказал: «Простите, ваша честь».

Мар закрыла глаза.

Судья Страйк сказал: «Огласите приговор, господин старшина».

«Мы, жюри присяжных, считаем подсудимого невиновным».

Зал взорвался. Мужчины вопили от восторга, женщины рыдали. Секретарь стучал своим молотком и призывал к порядку уважаемую публику. Судья Страйк не в силах поверить услышанному, сделал попытку попенять присяжным за полное пренебрежение к его напутствованию. Но его никто не слушал. Он призывал присутствующих к порядку и тоже тщетно. Не возымели действия и его просьбы освободить помещение. В конце концов ему ничего не оставалось, как кивнуть секретарю, передавая тому свои полномочия, пожать плечами, покрытыми мантией, и отключить слуховой аппарат.

Пристав с Ларсоном Уиттом также предприняли несколько безуспешных попыток навести порядок, а потом, махнув рукой на свои обязанности, присоединились к общему ликованию. Слившись с толпой, радостно окружившей Гая и сопровождающей его к боковому выходу позади скамьи присяжных заседателей, они так же, как и другие, пожимали ему руки, похлопывали по спине.

Мар смотрела вслед возбужденной толпе. Она непроизвольно подалась вперед, когда среди моря чужих голов на какую-то долю секунды мелькнуло родное лицо Гая. Их глаза встретились, и она увидела в них любовь и облегчение. Но все равно они были несчастными.

Она повернулась и стала пробираться к выходу мимо Берта, который торжествующе ухмылялся, небрежно обняв за плечи женщину-репортера, одетую несколько по-мужски; мимо доктора Келси, хмуро смотрящего вслед Гаю, словно сомневающегося, последовать ему за ним или нет; мимо Фрэн Уолкер, плачущей счастливыми слезами. Она вышла, наконец, в маленький холл, спустилась по ступенькам и оказалась на вечерней улице.

Теперь она была в окружении той самой толпы. Нэнси Месснер бросилась к ней, чтобы сказать: «Я так рада, так рада» и тотчас же исчезнуть. Паркер Уэлк посмотрел на нее в упор злющими глазками и заспешил в ту сторону, куда убежала Нэнси, только поблескивала в свете фонаря его аккуратная лысина. Чет Белкнап и Билл Уоттс, судья Маннинг и Эдна Уэллис, миссис Коффин и Мейди Боллз, и жалкая официантка из гостиницы «Линкольн». Некоторых Мар знала по имени, кого-то только в лицо, иных не знала совсем. Какое-то время ей пришлось идти в окружении теснящих ее людей, потом, наконец, она обогнала толпу и торопливо зашагала по улице к центру городка.

Завернув за угол, она увидела машину Сэма, которая, взвизгнув на повороте, промчалась в сторону консервного завода с бешеным ревом, словно подгоняемая невидимым демоном. Через минуту Мар поравнялась с ожидающим ее «седаном».

Она села в машину рядом с водителем. Заработал мотор, и «седан» рванулся через город мимо беспорядочно движущихся толп народа, свернул на дорогу в Фалмаут, и звуки ликования все еще долетали до Мар, пока, наконец, они не миновали освещенную больницу и машину не поглотила черная тьма.

Руфь Кили, конечно, ожидала, что Сэм запрется у себя в кабинете и напьется. И все же она была поражена и даже слегка напугана видом этого сидевшего за письменным столом человека с безумными глазами. Редкие рыжие волосы его были всклокочены. Рука с зажатой в ней бутылкой дрожала, а голос был хриплым и странным, напоминающим Сэма из далекого прошлого.

— Руфи, — бормотал он, глядя на нее с вожделением. — Я жду тебя, Руфи…

Она прикрыла за собой дверь из матированного стекла. Лязганье машин было теперь не таким оглушительным, и она достаточно отчетливо слышала его голос: