Генри Крейн - Санта–Барбара V. Книга 2

На глаза Брэфорда навернулись слезы — он даже не пытался скрыть их…

В этот момент Джулии стало нестерпимо жаль его — она готова была прижать его к своей груди и жалеть, гладить, ласкать, как маленького мальчика…

— Джулия, но я… Она перебила его:

— Нет, Гарри, нет…

— Но почему, почему?..

— Это невозможно…

— Джулия…

— Нет.

В этот момент на крыльце появился Мейсон — вид у него был озабоченный и встревоженный, он явно искал кого‑то глазами…

Джулия, подняв руку, помахала Кэпвеллу.

— Я тут!.. Обожди минутку, сейчас поговорю кое о чем и вернусь…

Тот, успокоившись, кивнул.

— Хорошо, дорогая…

И Гарри все понял.

Пробормотав какие‑то слова на прощание, он развернулся и пошел прочь.

Джулия не стала его удерживать — это было бы жестоко с ее стороны.

Глядя в спину удаляющемуся молодому человеку, она подумала: «У него будет еще достаточно времени, чтобы повзрослеть…»

Улыбнувшись своим мыслям, она пошла к стоявшему неподалеку Мейсону.

Взяв его под руку, она спросила:

— Ты что — ревнуешь меня к нему?..

Он отвернулся и произнес:

— Нет…

«Все‑таки, наверное, немножко ревнует, — подумала Джулия, — и это вполне объяснимо: каждый мужчина ревнует женщину к ее прошлому…»

И, чтобы перевести разговор на другую тему, она спросила:

— Скажи… А ты бы, на месте Гарри, смог бы выступить на суде не для своей любимой, а для какого‑то другого человека?.. Ну, для того, с которым его возлюбленная теперь…

С минутку поразмыслив, Кэпвелл нехотя, как показалось Уэйнрайт, ответил:

— Я бы выступил, но только для самого себя. Для своей совести…

Джулия, поцеловав его в щеку, прошептала:

— Я давно не говорила тебе одной очень важной вещи…

Тот повернул голову.

— Чего же?

— Того, что я люблю тебя…

Прошло несколько дней.

Джулия и Мейсон, желая отдохнуть от переживаний, навалившихся на них за последние две недели, отправились отдыхать.

Сперва Джулия была категорически против — у нее оставалось много дел в Санта–Барбаре, где предстояло выступить свидетелем по процессу Джакоби, который обещал быть не менее бурным, чем дело Мейсона, однако Кэпвелл проявил завидное упорство, чтобы уговорить ее изменить свое решение.

Его отец, СиСи Кэпвелл, на радостях подарил сыну тот самый залог в полмиллиона долларов, который в свое время внес за него, на отдых и развлечения.

Впрочем, что значили для Кэпвелла–старшего какие‑то полмиллиона долларов?..

Он‑то прекрасно знал, что Мейсон отправится отдыхать не один…

Мейсон сперва всячески отказывался брать их, но потом, передумав, согласился — просто ему так не хотелось огорчать своим отказом отца, перед которым он чувствовал себя виноватым…

Сперва Кэпвелл–младший думал отправиться куда‑нибудь во Флориду или на Багамские острова, чтобы под знойным южным солнцем со вкусом потратить столь неожиданно свалившиеся на него огромные деньги, но Джулия быстро отговорила его от этой затеи.

— Неужели тебе еще не надоела эта жара?.. — спросила она Мейсона. — Я бы предпочла увидеть сейчас что‑нибудь такое… Зимнее…

Чтобы угодить своей возлюбленной, Кэпвелл решил отправиться с ней в северную часть Канады, на хороший зимний курорт в горы, где когда‑то он отдыхал еще будучи студентом. Впрочем, ему было совершенно все равно, куда ехать — только бы Джулия была рядом с ним…

Незадолго до отъезда он, краснея и очень смущаясь, неожиданно завел с ней речь о ее гонораре за судебный процесс.

По всему было заметно, что при этом разговоре Мейсон испытывал огромные неудобства — он не мог поднять на Джулию взгляда…

Та, спокойно выслушав своего недавнего подзащитного, спросила:

— Нет, ты это серьезно?.. Тот смущенно опустил голову.

— Мне очень неудобно говорить тебе обо всем этом, Джулия…

— Насчет гонорара?..

Он кивнул.

— Ну да…

Джулия, посмотрев на него, поинтересовалась:

— Ты что — действительно хочешь предложить мне деньги, Мейсон?.. Ты действительно хочешь дать мне деньги?..

Ему показалось, что в голосе Уэйнрайт послышался испуг — наверняка она подумала, что, предлагая ей деньги, Кэпвелл хочет просто отделаться от нее…

— Каждый труд должен быть оплачен, — тихо произнес Мейсон.

Однако фраза эта прозвучала очень уклончиво — Джулия, которая всегда отдавала предпочтение конкретному изложению мыслей, ожидала иного.

— Нет, неужели ты серьезно хочешь предложить мне деньги?..

Мейсон ответил очень неопределенно:

— Я хочу предложить тебе гонорар… Ведь ни один адвокат не работает без гонорара…

Джулия, поднявшись со своего места, подошла к своему возлюбленному и, усевшись рядом, нежно приобняла его за шею.

— Свой гонорар, Мейсон, я уже давно получила, — произнесла она. — Самый большой гонорар за всю свою жизнь… Хотя, — она улыбнулась своим мыслям, — хотя я работала не ради него…

Несколько недель, проведенные в северной Канаде, стали для них незабываемыми — они вспоминали их потом не один год…

Они поселились в небольшом деревянном коттеджике на лесистом склоне горы. Прогулки на свежем воздухе, горные лыжи, тихие и спокойные вечера у камина — что может быть лучше?..

Однажды Джулия спросила его — что он собирается делать, когда вернется в Санта–Барбару?

Тот ответил:

— Во всяком случае, в прокуратуру я больше никогда не вернусь…

Этот ответ несколько озадачил Уэйнрайт, и потому она поспешила уточнить:

— Почему же?..

— Понимаешь ли, — начал Кэпвелл, — суд, прокуратура — инструменты насилия, а я абсолютно не хочу им служить.

— Служить насилию?..

Он кивнул.

— Да…

— Но разве в прокуратуре невозможно служить справедливости?..

Мейсон отрицательно покачал головой.

— Нет…

— Разве там нельзя утверждать идеалы правосудия, Мейсон?..

— Нет…

— Но почему?.. Вздохнув, Кэпвелл произнес:

— Я очень долго думал над этим. Нельзя утверждать высшие интересы справедливости посредством силы… Нельзя служить добру через насилие. Насилие — самое страшное зло, Джулия. Одна из главных причин бедствий людей — это ложное представление о том, что одни люди могут улучшать жизнь других людей при помощи насилия. Заблуждение о том, что одни люди могут силой заставлять других людей жить или по своей воле, или по воле государства, которому они служат, произошло не оттого, что кто‑то придумал этот обман, а оттого, что люди, отдаваясь своим страстям, начали насиловать волю других люден и потом уже придумали всему этому оправдание. Да, — продолжал Мейсон, — люди видят, что в их жизни что‑то нехорошо и что надо что‑то улучшить. А улучшить любой человек может только то, что в его власти — самого себя. Но для того, чтобы человек смог улучшить самого себя, он должен прежде всего признать, что он — плох и несовершенен, а признаваться себе в этом не всегда хочется. И потому люди начинают обращать свое внимание не на то, что в их власти, не на себя, а на те внешние условия, которые не в их власти и изменение которых так же мало может улучшить положение людей, как взбалтывание какой‑нибудь жидкости и переливание ее из одного сосуда в другой не сможет изменить ее качества. Те, кто служит государству, думают, что насилием можно заставить жить людей доброй жизнью. Однако они первые этим самым насилием показывают пример неправедной жизни. Люди, находясь в грязи, вместо того, чтобы выбраться из нее самим, поучают других людей, как не замараться. Да, заблуждение о возможности устройства среди людей порядка насилием тем особенно вредно, что оно переходит из рода в род. Люди, которые выросли в насильническом устройстве, уже не спрашивают себя, нужно ли, хорошо ли принуждать людей что‑нибудь сделать, а твердо верят, что без насилия нельзя жить вообще. Да, до тех пор, пока люди будут неспособны устоять против соблазна греха, одурения, корысти, честолюбия, тщеславия, которые порабощают одних и развращают других, они всегда сложатся в общество насилующих, обманывающих или насилуемых, обманываемых. Для того, чтобы этого не было, каждому человеку следует сделать нравственное усилие над самим собой. Люди, конечно, сознают это где‑то в глубине души, но им очень хочется как‑нибудь помимо личного усилия достигнуть того, что достигается только этим усилием. Выяснить самостоятельно, собственными душевными усилиями отношение к миру, в котором живешь, и держаться его, установить свое собственное отношение к людям и на основании вечного закона делания ближнему того, что хочешь, чтобы тебе делали, подавлять в себе дурные страсти, которые подчиняют нас воле иных людей, чаще всего — дурных, не быть ничьим господином и ничьим рабом, не притворяться, не лгать, не отступать от высшего закона своей совести — все это требует усилий, вообразить же себе, что установление известных порядков каким‑то таинственным путем приведет всех людей, в том числе и меня, ко всяческой справедливости и добродетели, и для достижения этот, не делая усилий мысли и души, повторять то, что творят другие люди, суетиться, лгать, спорить, притворяться, браниться, драться — все ведь это делается как‑то само собой, для этого не надо прикладывать никаких усилий. Да, так вот и появляются рассуждения об улучшении жизни людей при изменении только внешнего течения этой жизни. По этому учению получается, что люди могут без усилия достигнуть плодов усилия. Такие рассуждения и порождают ужасные бедствия и более того, задерживают нравственное совершенствование человечества. Многие утверждают, что насилие власти охраняет всех людей от насилия и обид дурных людей, что как только насилие власти прекратится, то сразу же злые люди начнут убивать и мучить добрых. И все соглашаются, не понимая явной и бесстыдной лжи этого утверждения. Люди привыкли поклоняться насилию, и они молятся на него — на суд, на прокуратуру, на виселицу. Они воздают ему почести в виде священства, армии, флотов, полиции, судов, исправительных заведений… На предложение закончить это безумие они говорят, что если насилие государства прекратится, то сразу же начнется террор. И повторяется вновь и вновь, что люди погибнут, если исчезнет та же смертная казнь. Однако положение людей становится все хуже и хуже — люди развращаются нравственно, и это самое ужасное… Понять, что насилие и убийство возмущают человека, и такой человек, естественно, по первому же позыву употребит насилие и убийство против насилия и убийства. Такая деятельность, хотя и близка к животным и неразумна, но не имеет в себе ничего бессмысленного и противоречивого. Но нельзя ее оправдать. Как только те, кто служит трубой силе — судьи, прокуроры, полицейские, — как только они хотят оправдать ее разумными основаниями, тотчас же становится необходимым, чтобы не видна была бессмысленность такой попытки, нагромождение хитрых и сложных выдумок. Вздорность всех этих выдумок очевидна хотя бы потому, что то зло, от которого люди думают защищаться при помощи насилия, несравненно меньше того, которое они творят, защищаясь насилием. Кроме того, насилие недействительно. Сила есть то орудие, посредством которого невежество заставляет своих последователей делать те дела, к которым они по своей природе просто не склонны и в тот самый момент, когда орудие это перестает действовать, и прекращаются его последствия. Есть только два способа направить человеческую деятельность. Один — в том, чтобы завладеть склонностью человека, убедить его путем рассуждения, а другой — чтобы заставить человека действовать противно его убеждениям и суждениям. Один способ подтверждается опытом и всегда увенчивается успехом, другой употребляется невежеством, и последствия его почти всегда разочаровывают. Когда ребенок кричит, чтобы ему дали погремушку, он хочет силой получить ее. Когда родители наказывают своих детей, то только для того, чтобы те вели себя хорошо. Когда пьяный муж бьет свою жену, то он хочет исправить ее силой. Когда наказывается преступник, это делается только для того, чтобы улучшить мир вокруг нас силой. Когда один человек судится с другим, то только для того, чтобы утвердить свое право посредством силы. А потому я не хочу служить насилию…