Раду Чобану - Сумерки

В тот вечер я сразу заметил, что старики чем-то встревожены. Оказалось, что дед в подвале схлестнулся с Васей. Тот, если верить деду, был навеселе и хотел поднять дрова на лифте, а дед не пускал, вот и повздорили. Лифт у нас был и впрямь никудышный, вечно ломался, и на его починку уходила уйма денег. Бабушка пожаловалась майорше, та сказала мужу, и Васе нагорело; тогда он, видно, в самом деле спьяну, вдался в другую крайность: устроил целое театральное представление со слезами, целованием рук и бурным раскаянием.

Все вроде бы уладилось, и мы уже садились ужинать, как вдруг явилась жена майора. Она и раньше приходила к бабушке за советом, особенно по части кулинарии. Они с бабушкой заговорили по-французски, и дед, не знавший, кроме языка предков, никакого другого, хмурился, думая, что говорят о нем. Он сразу потребовал, чтобы бабушка перевела, о чем речь. Оказалось, что майорша приглашает наше семейство к себе на какое-то торжество; кажется, справляли чей-то день рождения. Дед еще больше нахмурился, хотя ему польстило, что нас пригласили, и с торжественностью, какая в его представлении приличествовала главе семейства, сказал, что не хотел бы никого обидеть и быть неправильно понятым, и хотя он благодарен за приглашение, но принять его не может, учитывая от чьих рук и где погиб его сын… Майорша — ее звали Тамара — и так и сяк его уговаривала, но дед, проникнутый сознанием своей принципиальности, был непреклонен. Тамара сдалась, но заявила, что раз так, то она похищает внука, и, не дожидаясь ничьего согласия, взяла меня за руку и увела. Я, разумеется, был наверху блаженства.

В столовой большой стол на двадцать четыре персоны был накрыт нарядной скатертью, которую Тамара взяла у бабушки еще раньше. Вокруг стола сидели гости, все военные в парадных мундирах с нашивками и орденами, и я смотрел на них, как зачарованный; особенно был я поражен увиденной впервые темно-синей формой морского офицера. Гостей было много, но некоторые стулья пустовали. Во главе стола сидел внушительного вида старик с белой бородой, вся грудь у него была в орденах, и при каждом его движении они звенели, как колокольчики. Судя по тому, как с ним обращались остальные, я понял, что это генерал. Кроме Тамары, были еще две женщины, обе военные: одна постарше, сухощавая, высокая с серьезным и неподвижным взглядом, военврач, как Тамара, а другая совсем молоденькая, почти девчонка, синеглазая, светловолосая с двумя косичками. Как выяснилось позже, это были жена и дочь генерала.

Когда Тамара привела одного меня, гости разочарованно загудели. Майор решительно встал и отправился за стариками, но пропал надолго. За это время я совсем освоился и даже сменил покровителя: от Тамары перешел к толстому офицеру с сияющей лысиной, который, по-моему, задался целью обкормить меня всем, что имелось на столе. А еды было, прямо сказать, негусто. Три цыпленка на всех. Правда, была еще и закуска: сыр, вкусная колбаса, маслины, консервы свои и немецкие.

Майора не было долго, но, когда он наконец появился и не один, я понял из-за чего они все задержались: бабушка надела самое нарядное выходное платье с белым кружевным воротником, а дедушка черный фрак, брюки в полоску и лакированные штиблеты.

Генерал поднялся навстречу гостям, другие офицеры тоже встали, даже женщины. Майор представил всех и усадил бабушку по правую руку от генерала, а дедушку — по левую. Сам он уселся в самый дальний конец стола только после того как сел дедушка, церемонный и важный. Примерно так же величественно он принимал недавно извинения от Васи. Сейчас, по прошествии стольких лет вспоминая деда, я думаю, что он тогда испытывал те же чувства, что и на торжественных приемах в свою бытность сенатором. Бабушка, напротив, вела себя непринужденно и естественно, словно ей не раз приходилось бывать среди советских офицеров.

Беседа за столом завязалась легко и просто. Генерал говорил немного по-французски, немного по-румынски, и другие тоже изъяснялись с грехом пополам. Пили густое сладкое красное вино, мне тоже дали глотнуть, а когда запьянели, затараторили все разом. Настоящее вавилонское столпотворение. Дедушка с опаской что-то попробовал, больше для приличия, — он считал, что русские едят конину, — но вино пил с удовольствием. После двух бокалов он раскраснелся, стал словоохотлив. Не знаю, с чего у них там начался разговор, но я услышал, как дед говорит генералу: «…ваши убили его!» А генерал в ответ: «А ваши убили моего, причем на советской территории. Вот оно как получается…» Дедушка сочувственно покачал головой. Генерал улыбнулся и похлопал дедушку по плечу: «Война, господин адвокат, только и знает, что косить подчистую молодняк, а старая рухлядь, вроде нас с вами, остается жить. Но лучше об этом не думать, мертвых все равно не подымешь…» — «Вы можете не думать о сыне?» — спросил дед. «Стараюсь не думать. Да и некогда, дел невпроворот. Надо скорей кончать эту войну, возвращаться домой, налаживать жизнь сызнова. Думаю, что и вам, румынам, тоже нужна революция. И мы, старики, должны в этом помогать молодежи, а то нас отбросят в сторону, как старый башмак…» — «Нет, — возразил дедушка, — румынам не нужна никакая революция, они довольны тем строем, который существует!»

Генерал рассмеялся: «Это в вас говорит старость, господин адвокат. А я вот молод душой, только волосы седые!» Все, улыбаясь, с интересом прислушивались к разговору, а майор с другого конца стола крикнул деду на ломаном румынском: «Вы, домну адвокат, есть большая капиталист, а Влад, когда растет большая, становиться коммунист!» Грянул общий хохот, а генерал так затрясся, что ордена громко зазвякали. Потом он обнял деда за плечи, поднял бокал и предложил тост: «За Влада-коммуниста, за его бабусю, — тут он поклонился бабушке, — и за дедушку, который «есть большая капиталист! Ура!» Все опять рассмеялись, закричали «ура» и осушили бокалы.

Конечно, я плохо разбирался в сути разговора, но видел, что дедушка в замешательстве, и знал, что говорят обо мне. Больше я ничего не слушал, потому что мне уже было не до них: Тамара принесла два огромных круглых торта, украшенных большущими розами из масла растертого с сахаром. Эти розы из масла были так велики, что бабушка, выпучив глаза, воскликнула «О!», и только я да дедушка поняли, что означает ее восклицание. Все приняли его за знак одобрения, на все лады расхваливали торт, и Тамара краснела от удовольствия, как школьница, которую похвалили за хорошо прочитанный стишок. Мне положили громадный кусок, я съел три ложечки, понял, что больше не осилю, и поскорей сбежал от толстяка. Наткнувшись на рояль, я остановился, поднял крышку и забарабанил по клавишам. Тут все вспомнили, что Тамара хорошо играет, и попросили ее что-нибудь исполнить, она отказывалась и кивала на бабушку, мол, та настоящая пианистка. Тогда стали уговаривать обеих. В конце концов решили, что сначала сыграет Тамара, потом бабушка.