Клара Фехер - Желтая лихорадка

— Если он подаст заявление на пенсию?

— Ну, пока что он на больничном. Хотя, в конце концов, вы и сами понимаете, дорогая коллега…

Агнеш сказала Гезе, что заходил Билькеи, пожелал скорейшего выздоровления. И, собравшись с духом, позвонила в министерство, Габору Кишшу.

— Вы знаете, что Гезу хотят отправить на пенсию?

— А как же, конечно! Очень активный молодой коллега приходит на место дяди Гезы. Любит путешествовать, говорит на десяти языках. Специализировался по терапии и эпидемиологии.

— И у Гезы такая специализация, — смущенно возразила Агнеш.

— Да, конечно. Но с дядей Гезой, к сожалению, приключилась беда. Тут ему никто не поможет. Желаю выздоровления.

Об этом разговоре Агнеш никогда не расскажет Гезе, как и о том, что после долгих колебаний она позвонила Марии Орлаи.

В конце концов, почему бы не позвонить, они же не поссорились. Мария искренне уважает Гезу, она отличный врач и человек влиятельный. Пусть найдет ему спокойное место, например редактором «Терапевтических новостей».

Утром решила не звонить. В это время у Марии совещание, деловые бумаги, врачебный обход. Перед обедом — прием посетителей. Может быть, сразу после обеда? По прямому телефону ответила секретарь. Холодно, вежливо. Товарищ профессор в местной командировке. Куда вам позвонить?

В тот же день вечером Мария сама позвонила Агнеш.

— Я слышала, Геза заболел? О, не знала, что так серьезно. Береги его, такой отличный специалист нам нужен.

— Да вот, оказывается, не нужен, Мария. Потому что профессор Билькеи отправляет его на пенсию.

— Так это же великолепно! — воскликнула Орлаи. — Несколько месяцев отдохнет, поплавает, наберется сил, почитает. А позже — если у него есть подходящая тема — может писать для нас, для «Терапевтических новостей». Я уверена, такой умелый и приспособленный к жизни человек легко найдет себе место на полставки в районной поликлинике или заводском здравпункте. Желаю ему скорейшего выздоровления, дорогая, и целую тебя.

На другом конце провода раздались короткие гудки, но Агнеш еще с минуту судорожно сжимала в руке трубку, не зная, что делать. На кого можно рассчитывать? — думала она. К кому обратиться? Что предпринять? Что сказать Гезе?..

— Мамочка…

Агнеш поворачивается. В дверях стоит Ева. Притихшая, перепуганная. С тех пор как заболел отец, ее не узнать — как-то вдруг вытянулась, похудела, посерьезнела.

— Сервус, Ева. Сделала уроки?

— Мамочка, мне надо поговорить с тобой.

— Почему так торжественно? В чем дело, доченька, неужели получила замечание в дневник?

— Мамочка, я вполне серьезно. Папа вернется на прежнее место?

— Откуда у тебя такие мысли?

— Нет, в самом деле! Скажи.

Ей хочется улыбнуться, успокоить дочку, хватит с бедняжки и того, что обрушилось на нее в последние недели… Но тут почему-то ей вспомнилось, что Фери было столько же лет, сколько Еве, когда он дезертировал с фронта. Пережив миллион смертей и тысячу страхов, он пришел домой и сказал: «После всего того, что я видел, я уже не смогу сесть снова за школьную парту, теперь я буду кормильцем семьи…» Конечно, сейчас не об этом речь, Ева должна учиться дальше, но она должна и смотреть жизни в глаза.

— Не думаю, что он вернется на прежнее место. Может быть, потом он найдет себе другую работу.

— Как он переживет все это?!

— Наш папа — человек мужественный, он сможет реально взглянуть на вещи. И потом, он же хороший врач, такие специалисты везде нужны. Но сначала ему надо окрепнуть. Хорошо бы, если б сразу же после твоих экзаменов вы поехали на Балатон. Сняли бы квартиру через туристское бюро, и папа немножко подлечился бы, я достану ему курсовку в кардиологический санаторий.

— Скажи, мама, мы богатые или бедные?

Гм, на этот вопрос не так легко ответить. У них хорошая квартира, вместе с отремонтированным старым «фольксвагеном» — три машины на троих. Цветной телевизор, магнитофон. Так что можно сказать, богаты, пока Геза работает. Пока он привозит из заграничных командировок электронные часы, фотокамеры и миндальное вино. Но когда уйдет на пенсию… Едва ли хватит одной зарплаты на содержание трех автомашин…

— До сих пор мы жили на широкую ногу. Ты могла брать, уроки английского, покупать абонемент в оперу, мы много путешествовали. Если нужна была хорошая литература по специальности, покупали за границей…

— Мамочка, скажи, а «чаевые» тебе дают? — Ева краснеет, смутившись от собственного вопроса.

— Конечно, — Агнеш расстроена. — Не хочу тебя обманывать.

— А может, было бы честнее, если б ты официально занималась частной практикой? Приходили бы к тебе постоянные пациенты, платили за прием, вот и все…

— Не хочу я заниматься частной практикой! Ты же знаешь, как все это… — Агнеш совершенно смутилась, оправдывается. Ты пойми, Ева, только на зарплату не прожить на достойном врача уровне.

— А что такое достойный врача уровень?

— Что? Ну, хорошо одеваться, иметь машину, чтобы вовремя успевать в больницу, ездить на консилиумы и вообще… Ориентироваться во всем, повышать свою квалификацию, участвовать в конференциях… С самого начала я решила, что никогда, ни от кого не буду брать «чаевых», даже цветов. Но жизнь заставляет.

И Агнеш рассказала о Вере, молодом враче-отоларингологе, которая не так давно перевелась к ним из провинциальной больницы. Выросла она в семье сапожника, богатой только детьми — их было девять, — в глухомани, после школы училась на рабфаке, получала государственную стипендию и поклялась, что, став врачом, не возьмет с больных ни гроша. Но в той больнице, куда ее распределили, коллеги в первую же неделю разъяснили ей, что за прием каждого больного она в любом случае должна брать сто форинтов.

«Я ни у кого просить не буду», — ответила Вера.

«Не будешь? Тогда тебе здесь не работать».

В первое же дежурство ей принесли трехлетнюю девочку — та поранила себе верхнее нёбо чайной ложкой. Кровь так и хлестала, малышка надрывалась от крика. Вера зашила ранку, остановила кровотечение и госпитализировала ребенка, успокоив родителей: все в порядке, идите домой. Те плакали, благодарили, а под конец спросили: «Сколько мы должны вам, доктор?» Вера, не зная, что ответить, только рот разевала. «Сто форинтов», — выдавила она наконец. Сто форинтов были тогда большие деньги, по стоимости как сотня яиц или полкило кофе. Мать ребенка раскрыла сумочку. «У меня только двадцать форинтов», — сказала она мужу, и оба принялись шарить по карманам. У отца нашлось всего несколько филлеров. Кто думает о деньгах в такую минуту? Схватили ребенка — и бегом в больницу. Вере казалось, она сгорит со стыда. Она представила себе, что вот так сейчас могли стоять перед ней ее отец и мать, униженные, бедные. Ей очень хотелось сказать: не нужно никаких денег, идите спокойно домой, больница у нас бесплатная, но было поздно. Вечером пришел отец ребенка, принес сотню…