Клара Фехер - Желтая лихорадка

— Папа, что с тобой?

Раскаленная комета проносится мимо, Геза задыхается от ее жара. Тенниска насквозь промокла от пота, ракетка упала на землю, он не видит ее — слишком много яркого, слепящего солнца. Оно и понятно, отчего так жарко, ведь на нем темно-синий костюм, а не коричневый пиджак, который он взял взаймы на первый госэкзамен. Откуда взялся этот темно-синий костюм? Молодые врачи приносят клятву Гиппократа. Как можно приносить клятву на теннисном корте? Я, Геза Полтаваи, клянусь, что все свое умение… Но, извините, как много у меня этого умения?..

— Папа, что с тобой?

На одно мгновение он видит перед собой Еву, понимает, что сейчас его грудная клетка разорвется, а по руке до самых кончиков пальцев пробегает страшная, невыносимая боль.

— Быстрее позвони маме!

От волнения Ева никак не может набрать номер больницы. На параллельном телефоне в конторе спортивного комплекса кто-то тоже набирает. Она видит, как к отцу подошли двое, укладывают его на траву. Десять бесконечных минут, и машина «Скорой помощи» уже здесь. На Еву не обращают внимания, но и не прогоняют из машины.

— Папа, папа, папочка! — в отчаянии шепчет она и не смеет даже погладить его по бледному, как воск, покрытому потом лицу…

Мама тоже бледна. Даже не взглянув на Еву, словно не замечая ее, отдает распоряжения. Отца переносят в палату, дверь оставляют открытой. Иглы, пробирки, бутыли, средства истязания неизвестного предназначения. Это империя мамы.

Вот он, мир, куда она еще не проникала, мир, враждебный ей. «Мама, почему ты не слушаешь меня? Опять ты думаешь только о своих больных. Мама, мне срочно нужна красная кофточка. К воскресенью!..» — вспоминается ей.

Ева прислоняется к стене коридора, ногти впиваются в ладони. Она видит, как с отца стягивают рубаху, меряют давление, делают ЭКГ. Да, это как корабль в бурю, и мама — капитан на мостике. Одна ошибка, единственный промах — и корабль ко дну. Да что корабль — целый континент, весь мир!

Неподалеку стоит молодая женщина в джинсах, наверное, и она привезла сюда больного. Пусть они спасают моего папу, говорит про себя Ева. Пусть занимаются только им! А эта пусть уходит отсюда, чтобы никто не отвлекал маму. Папа, папочка, о господи!.. Ева стоит, не шевелясь, на кафельной плитке и думает: пока она так стоит, с ним ничего не случится, а она не будет даже дышать!

Молоденькая медсестра выходит из палаты, прикрывая за собой дверь. Приглушенным голосом говорит что-то девице в джинсах, затем подходит к Еве.

— Идемте!

Ева не смеет ни возразить, ни спросить, куда ее хотят отсюда увести. Она послушно идет за белым халатом, странно шаркая теннисными туфлями по кафелю. Медсестра приводит ее в большую столовую, ставит перед ней тарелку супа и тушеную тыкву. Суп холодный. Сколько сейчас времени? В тыквенном пюре — ломоть жареной свинины. Она без аппетита, словно кусок глины, мнет его зубами и думает о том, что это, наверное, мамин обед и теперь мама вообще останется голодная. Даже и сейчас мама думает о других, только не о себе.

Девушка в халате молча и терпеливо ждет, пока Ева запьет обед и сдаст поднос с посудой в раздаточное окно. Потом берет Еву под руку и ведет назад. Девицы в джинсах уже нет в коридоре. Почему ее услали? Почему? — стучит сердце Евы. Что с ее больным? И что с папой?

Медсестра ведет ее в какую-то комнату. На двери табличка: «Процедурная». Сестра, наверное, не старше Евы, но, в отличие от нее, знает какую-то тайну, и Ева снова не смеет ни о чем спросить. Молча надевает халат, марлевую маску, косынку, а на ноги — большие белые бахилы.

— Вымойте руки дезинфицирующим! Полотенце там есть.

Зачем? Куда? — снова хочет она спросить, и снова громко стучит ее сердце.

— Сумочка ваша и кофта будут лежать вот здесь, в шкафу.

В коридор они больше не выходят, из процедурной дверь ведет прямо в палату. Здесь стоят отгороженные ширмами койки, рядом приборы, похожие на станки, горят белые лампы, слышатся негромкие стоны.

Подходит кто-то в белом — Ева не сразу узнает маму, — берет за руку и подводит к высокой койке, где лежит отец и хватает ртом воздух. Он весь в поту. К руке привязана трубка капельницы, еще какие-то ремни тянутся к аппаратам. Рядом с койкой небольшой круглый стульчик.

— Можешь сесть на него и взять папу за руку, — чуть слышно шепчет мама. — Только ничего не говори! Если на экране вот эта вибрирующая зеленая линия изменится, позови меня!

Мама уже возле другой койки. В палате много людей в белых халатах, наблюдающих за приборами и шестерыми больными, поэтому Еве кажется, что ее мама сразу у всех шести кроватей, что ее зовут со всех сторон и она разбегается во все стороны. А зеленая линия-змейка светится ровно, что, если она прервется? Ева чувствует, еще миг — и она не выдержит, закричит: мама, не уходи, не занимайся другими! Потому что мама могущественная и сильная, она сильнее смерти, все ее зовут на помощь, и она неустанна. «Опять ты думаешь о своих больных, мама, а сама мне красную кофточку обещала… Нет, не знаю, уже ушла, не знаю куда, она уже отработала свою пятидневку…» Кто был тогда тот тяжелый больной? Может быть, отец этой, в джинсах?.. Ну почему ты не отхлестала тогда меня по щекам, мама? Почему?

Чья-то рука ласково треплет ее по щеке. Мама.

— Ну, тебе надо идти. Сестричка Эрика отведет тебя в дежурку. Поспишь там немножко и снова придешь.

— Да нет, я лучше… — хочет возразить Ева, но чувствует, что падает от усталости.

— А сама ты, мамуля?

— Я еще нужна здесь.

— Мамочка, ну как он?

Агнеш через силу улыбается:

— Все будет в порядке. Иди, поспи.

На диване в дежурке Ева мечется между сном и явью. Плачет и молится богу. Прости меня, о господи, прости меня!

Верная подруга Кати каждое утро звонит Агнеш, спрашивает, как дела у Гезы.

— Спасибо. Пошел на поправку. Встает понемногу…

— Вчера поднялся на пять ступенек…

— ЭКГ хорошая…

— В следующий вторник, возможно, вернется домой…

— На работу? Думаю, скоро. Спасибо за звонок.

Агнеш кладет трубку и тяжело вздыхает. Геза выйдет на работу, только куда? Профессор Билькеи, его начальник, недели две назад навестил Агнеш. К Гезе в палату даже не заглянул.

— Самое хорошее, что мы можем сделать для больного, — это не навещать его, не правда ли? Я приехал поговорить с вами: обсуждали вы с мужем его дальнейшие планы?

— Конечно. Если все будет хорошо, через месяц-два он сможет приступить к работе.

Профессор одобрительно кивнул.

— А сколько лет нашему герою?

— Шестьдесят один год.

— И он не хочет отдыхать? Он ведь может писать научные статьи, консультировать больных… Мне самому уже шестьдесят четыре, и молодежь подпирает. Нет, пожалуй, будет правильнее, если…