Клара Фехер - Желтая лихорадка

Она машинально пробегает письма одно за другим, группирует, подчеркивает в них что-то. И вдруг… Она вглядывается в имя и адрес отправителя. Что это? Какая-то фантастика! Габорне Лайоши, урожденная Изабелла Баркань. Изабелла Баркань! Не может быть. Таких совпадений не бывает. И фамилия Баркань редкая, и имя Изабелла тоже. В те времена, когда Пал Баркань работал в газете, у него родилась дочка, и он назвал ее Изабеллой. Многие подтрунивали над Барканем: как же это он, атеист и верный партиец, окрестил девочку католическим именем Изабелла? Баркань ледяным тоном заявил: «Все вы политически безграмотны. Изабелла Блюм — выдающаяся деятельница международного женского движения, и дочь названа в ее честь. Следующую дочь будут звать Марией, в честь Марии Кюри, третью Кларой, разумеется в честь Клары Цеткин, четвертую — Розой, в честь Розы Люксембург, и так далее». «А когда родится мальчик, назовете Иосифом Виссарионовичем?» — поинтересовался практикант Ференц Хорка. За дерзкий вопрос Хорку выгнали из газеты… Но если Габорне Лайоши действительно дочь того самого Барканя, почему она обращается к журналистке, защищающей обездоленных? Розыгрыш? Злая шутка? Провокация? Ведь и письмо ее тоже какая-то несусветная чушь.

«Я молодой специалист, проживаю в селе Борш, получила назначение на работу в Дом культуры соседнего села, Харшаштаня, это в шестнадцати километрах. Мой муж работает в кооперативе мебельщиков, у нас трехлетний малыш. Раньше я каждый день ездила на работу и обратно, но вот уже два месяца вечером после работы я не возвращаюсь домой и сплю в Доме культуры на узком диванчике, потому что село Харшаштаню я могу покинуть только по письменному разрешению доктора Сухаи-Кашша, возглавляющего административную группу сельского совета…»

Что это? Такого не может быть. Бедняжка, наверно, она сумасшедшая. Хотя, судя по почерку, не похоже. И не может она быть дочерью Пала Барканя. Кто посмеет учинить такое с дочерью Барканя? Или всемогущий Баркань уже низвержен?

Кати откладывает письмо, но тут же снова берет и читает еще раз с начала до конца. Нет, это явный розыгрыш! В наши дни такое просто невозможно. Двадцать пять лет назад Баркань мог приказать ей: «Завтра утром в семь часов быть на вокзале, поедете с фотографом в Репцилак!» На вокзал, разумеется, никто больше не пришел, и в Репцилаке тоже не произошло ничего такого, ради чего стоило туда ехать. Но Баркань орал на нее: «С чего ты взяла, что надо ехать в Репцилак? Я сказал — в Беретёуфлу! Лентяйка! Саботажница!» Дома Кати ждал маленький ребенок, но она ехала в любое время, в любую погоду. Ведь она была единственным кормильцем в семье. Боже правый! Еще и сейчас, двадцать пять лет спустя, сердце начинает колотиться от возмущения!

Почему именно мне пишет Изабелла Баркань? Разве она не знает, как я ненавидела ее отца?! И что стало с этим самодуром? Жив ли он еще? Надо бы разобраться во всем этом деле. Тут какая-то тайна.

Придя в редакцию, Кати на большой карте пытается отыскать Харшаштаню. В секретариате редакции суматоха, снуют туда-сюда люди. Помощник заведующего приносит верстку завтрашней газеты. На шестой странице… Кати вздрагивает: она видит свою статью, сверстанную в рубрике «Окно». В рамочке и подпись факсимильная. Надменная секретарша главного сегодня сама любезность.

— Сервус, Катика! Как раз собралась сходить за тобой. Шеф уже разыскивал тебя.

В кабинете главного редактора за столом вместо Колтаи сидит Имреи, его заместитель. Кати удивленно смотрит на него.

— Ты здесь?

— В данный момент — временно исполняющий должность главного редактора.

— А Колтаи?

— Ты что, не слушала сегодня радио?

— Нет. А что случилось?

— Автомобильная катастрофа. Они вместе с Балажем Ивани ехали на совещание. За рулем был Ивани. Неправильный обгон, они врезались в рефрижератор. Колтаи не был пристегнут ремнем безопасности и вылетел через лобовое стекло. Он скончался на месте. Ивани — в тяжелом состоянии. Видимость на дороге была хорошая, полотно шоссе сухое…

— Он не был пьян?

— Наверняка. Актуализируй все свои статьи для «Окон», а в воскресное приложение постарайся дать что-нибудь совершенно свеженькое…

Лицо Имреи непроницаемо. Как он относился к Колтаи, переживает ли его трагедию? В его голосе Кати почувствовала только потрясение случившимся. В таких случаях положено говорить что-то вроде: «какой ужас», «бедный шеф»… Но и она тоже не посмела проронить ни слова. Не чувствует она и злорадства. Нет, лишь тупую головную боль. И молча смотрит на столешницу, на потертое кресло главного редактора. Здесь когда-то сидели Пал Баркань, Балаж Ивани, Бела Колтаи. Все это уже в прошлом.

Она совершенно забыла о том, что хотела посмотреть настенную карту. Кати возвращается в секретариат, ищет Харшаштаню и расписание поездов. До Харшаштани ходит только пассажирский — с пересадкой в Ленинвароше. Кати возвращается к себе в кабинет, где трезвонит телефон. Это Агнеш.

— Мои уехали вчера на Балатон, уже звонили оттуда, говорят, все в порядке. А я взяла отгул на два дня, чтобы съездить в Шомошбаню. Ты знаешь, с тех пор как Геза заболел, я не видела маму. Она такая одинокая, бедняжка. Яни-младший наслаждается «сладкой жизнью» в Париже, тетя Илона болеет… Ты не хочешь со мной прокатиться? Завтра утром выедем, послезавтра вечером вернемся.

— Я бы с радостью, Агнеш, но мне завтра надо съездить в Харшаштаню.

— Это где такая? Не слыхала никогда.

— До сего дня и я тоже. Сейчас вот отыскала на карте. От Ленинвароша приблизительно тридцать километров. Оттуда поступила совершенно фантастическая жалоба.

— Сколько времени это займет?

— Не знаю, может быть, час, может быть, два.

— Знаешь, я тебя туда отвезу. Сделаем маленький крюк. Мне так хочется увидеть тебя, поговорить!

— Агнеш, ведь этот крюк — если в оба конца — сотня километров.

— Ничего. Ну, едем?

— Конечно, едем.

Анталу Сухаи-Кашшу неожиданно стало так плохо, словно он объелся свинины. Болит голова, тошнит. Очень хочется выйти на свежий воздух или выпить стакан сухого вина. Состояние такое мерзкое, что он не может больше работать.

— Идите, — говорит он рыхлому, взмокшему от страха человеку. — И в другой раз не вздумайте… — Он никак не возьмет в толк, что тот натворил: спустил собаку без намордника или без разрешения занял тротуар под выгрузку вещей.

— Остальные приходите на следующей неделе, — говорит Кашш и выходит из комнаты, где целая толпа совершивших правонарушения ожидает его сурового приговора.

Может, перепил? — размышляет он. Тогда надо чашечку кофе пропустить… Что-то со мной случилось.

Давно уже не испытывает он наслаждения, видя перед собою перепуганные лица виновников и просителей, не представляет себе, как лупит их по головам, по мордам, как срывает с женщин одежду. Теперь перед ним лежат только пыльные горы нудных бумаг, сквозь которые нужно продираться, выгрызать себе лаз к дому. Ни конца ни края! Мелкие, жалкие подробности: нарушение правил оформления опеки над престарелым родственником, жалоба учителя на какую-то мамашу, что та не пускает своих детей в школу… Ну какое ему до этого дело? Поначалу хоть Эден подавал идеи: прикажи, чтобы перенесли остановку автобуса на другую улицу. И распорядись закрыть молочную рядом с моим домом — по утрам они будят меня грохотом фляг и бидонов. Вели, чтобы перед каждым домом высадили на клумбах турецкую гвоздику…