Клара Фехер - Желтая лихорадка

— Да, вот так! — Изабелла Баркань горько усмехнулась. — Два раза в неделю убираю за этими поросятами. Но они хотят собираться здесь каждый вечер. А вообще в селе наш клуб называют «Ямой»… Могу я предложить вам кофе? Кофе — моя собственность, кофеварка тоже, и чашки я купила за свой счет. У меня есть письменное разрешение Сухаи-Кашша, что я могу варить себе кофе. Я плачу за пользование электричеством восемнадцать форинтов в месяц.

— А скажи, Изабелла, как тебе пришло в голову написать именно мне?

— Я читаю ваши «Окна» и верю вам. Знаю, что вы неподкупны.

— А знаешь ли ты, что я ненавижу, да-да, ненавижу твоего отца, если журналист Пал Баркань действительно твой отец.

— Да, это мой отец. Его все ненавидят.

— Все?

— Все.

— И ты тоже?

— Я — нет. Мне очень жалко его. Мать его бросила, когда я была еще дошколенком. Трех моих сестренок она забрала с собой.

— Марию, Розу и Клару?

— Да. А откуда вы знаете?! Вы их в самом деле знаете?

— Нет. Только слышала о них.

— А меня отец не отдал. Сказал матери, что иначе не согласится на развод. Так и вырастил меня один. С тех пор я не видела ни маму, ни своих младших сестренок. Может быть, их уже и в живых нет. Отец — очень больной человек.

— Что с ним? Чем он болен? — спросила Кати.

— Страхом.

— Каким страхом? Чего он боится?

— Просто говорит: страшно — и все.

Кати от удивления не знала, что и подумать. Беспощадный, всемогущий Баркань — и вдруг патологический страх… Несовместимо.

— А чего он боится?

— Всего и всех. Он давно такой. Засыпает, только если забаррикадируется стульями, и на тумбочке всегда лежат нож и пистолет. Ночью скрипит зубами, вскрикивает и во всех вокруг видит контрреволюционеров, саботажников, которые хотят свергнуть народную власть. Я еще маленькая была, в начале пятидесятых, родители вместе жили. Один раз мать приходит домой и говорит: ужас, молока нет. Отец как начал орать, схватил плетку и хлестал ее до крови. За то, что она якобы распространяет панические слухи. А меня избил, когда я вышла замуж за Габора Лайоши, потому что его старший брат сбежал на Запад. Но Габору в ту пору и было-то всего девять лет…

— Сейчас ваш отец живет один?

— Была у него сожительница, да, видно, и она не выдержала — сбежала. Я как-то зашла к нему и слышу крик: «Ты сам изменник! Ты сам фашист!» Стоит перед зеркалом, глаза вытаращил, на свое отражение кричит. А меня увидел — обозлился и прогнал.

— Да… Мне даже жаль его, — проговорила Кати. — Ну а тебе я чем могу помочь?

— Сначала почитайте приказы Сухаи-Кашша.

— Пойдем, Агнеш, такого ты еще никогда не видела! — сказала Каталина подруге.

В действительности все оказалось страшнее, чем написала Изабелла Баркань. Приказ Сухаи-Кашша состоял из двухсот пунктов: должна, должна, должна; запрещается, запрещается, запрещается. И в конце: не имеет права отлучаться из села без письменного на то разрешения.

— Но это же средневековье!

— Глазам своим не верю!

— Я много чего видела до сих пор, но такое… — изумленно повторяла Агнеш. — Кто этот Кашш, сколько ему лет, что он за человек?

— Подонок. Все село его ненавидит. Пьет как сапожник. Диву даешься, как он до сих пор белую горячку не получил или цирроз печени. А может, у него уже и то, и другое, да только его каждый раз врач выручает, его дружок закадычный. Они и пьют вместе. Этот Жилле…

— Кто? — вздрогнув, перебила Кати. — Как зовут врача?

— Эден Жилле. Не то его так зовут — Эден, не то дразнят. Толстый, противный тип. Как говорится, скажи мне, кто твой друг…

Кати вся дрожала от возмущения. Вот где спрятался фашист! Это он в последние дни войны учинил кровавую резню в больнице Святой Каталины и стал причиной смерти Иштвана Ача! Какой-то страшный сон. Она едет в деревушку, о которой и слыхом не слыхивала. Едет, чтобы защитить дочь Пала Барканя, и находит здесь — кого бы вы думали? — Жилле. Наверняка это он!

— Я хочу увидеть его! В глаза ему посмотреть… Мне нужно убедиться, что это он! — Красная от гнева, Кати выбежала из маленького кабинетика Изабеллы. — Покажи мне, где приемная участкового врача!

— Ну зачем ты пойдешь туда? Что ты у него спросишь? — Агнеш положила руку на плечо Кати. — Брось! Пошел он к черту!

— Конечно, — согласилась Кати. — Конечно. Но знаешь…

В этот момент Изабелла Баркань показала им на здание сельского совета.

— Да вон они и сами. Обратите внимание, сейчас пройдут мимо, и ни один не поздоровается. Даже если натолкнутся на меня. И не ответят на мое приветствие.

Двое мужчин, пошатываясь, приближались к ним, видно было, что они уже «заправились».

— Это он! Я сразу узнала его! Господи, это же он! — прошептала Кати и заплакала. — Жив, гад! А Иштвана давно уже нет…

В это время Агнеш вглядывалась в Сухаи-Кашша, не веря своим глазам. Да ведь и приятеля его она знает! Костлявое лицо, колючий взгляд. Глазищи горят, как у волка. Нет, не может быть! Это же какое-то сумасшествие! Как сюда мог попасть Паланкаи?! Он же давно или на Запад сбежал, или в тюрьме сидит. Не может быть, чтобы это был Паланкаи! И все же! Все же!

Мужчины были уже совсем близко. Эден Жилле скользнул равнодушным взглядом по незнакомым лицам, а Сухаи-Кашш вздрогнул. Агнеш совершенно отчетливо видела, что он вздрогнул, полоснул ее взглядом и тут же ускорил шаг. Жилле пришлось семенить позади.

Это был он! — подумала Агнеш. Вот только нос… Но он мог сделать себе операцию, исправить свой кривой нос… Сухаи-Кашш — это Паланкаи! Невероятно, но я узнала его!

Простившись с Изабеллой Баркань, по дороге к Шомошбане Кати, все еще дрожа от возмущения, продумывала статью для следующего «Окна»: о средневековых методах, которыми пользуется сумасшедший бюрократ Сухаи-Кашш. Агнеш сжимала руль и повторяла про себя: «Это был он! Он узнал меня!»

А Сухаи-Кашш, свернув в улочку, которая вела к его дому, побежал бегом.

— Да что с тобой, черт побери? — тяжело дыша, хрипел ему вслед Эден. — Так ты дашь мне тысячу форинтов?

— Не лезь ко мне с этой чепухой. И вообще отстань: у меня срочное дело!

— Да ты пьянее пьяного, — пришел к выводу оскорбленный Эден. — Если б ты был настоящий друг, давно бы конфисковал для меня дом у того старикашки. Я тебе не меньше сотни раз напоминал. А бедный дядя Норберт… — И Эден захохотал. Время еще не подошло к обеду, но он уже основательно накачался водкой. — Ладно, давай сюда тысячу, и ты меня не видел! Несчастный старик, у него неожиданно возникли проблемы с книгой. Он пишет: государственное издательство по непонятным причинам заявило, что не в восторге от мемуаров, но не возражает, если автор издаст их за собственный счет. Для этого, разумеется, нужно найти меценатов и подписчиков. И немалую сумму. Карлсдорфер уже внес тысячу, старый Паланкаи тоже обещал, что-то даст и Андраш Кремпельс. И если жив еще в тебе рыцарский дух рода Жилле… это всегда было благородной дворянской традицией — покровительствовать литературе. Михай Танчич как собирал деньги на издание своих книг? А Аттила Йожеф?.. Ты слышишь, Эмилио? Ощущаешь величие духа? Ты тоже можешь кинуть в общий котел. А дядя Норберт напишет о благородных деяниях рода Сухаи-Кашшей.