Клара Фехер - Желтая лихорадка

— Оставь меня в покое! Не понимаешь, что ли, у меня дела!

— Тогда пошел к черту, — обозлился Эден и сам пошел в сторону амбулатории.

Сухаи-Кашш влетел в квартиру и сшиб Фаддяшне, делавшую генеральную уборку.

— Бросьте вы этот пылесос! Сходите в сельский совет и скажите Фери, чтобы через пять минут был здесь с машиной! Мне срочно нужно в областной совет.

— Слушаюсь, — сказала Фаддяшне.

Еще с минуту Сухаи-Кашш колебался, затем вынул чемодан и принялся пихать в него все, что под руку попадет: рубашки, пижамы, наугад схватил один из костюмов, а сверху положил учебник японского языка. Он не позволил шоферу убрать чемодан в багажник и бросил его на заднее сиденье.

До города ехали молча. В центре шофер спросил:

— Прикажете к ратуше, товарищ Кашш, или в областной комитет?

— Кё мо дэкакэнакэрэба наримасэн!

— Извините, не понял, товарищ Кашш.

— Не понял, не понял! Дурак, что ли? Кё мо декакэнакэрэба наримасэн. Не можешь ответить касикомаримосита?!

Лицо доктора Сухаи-Кашша исказилось, глаза налились кровью, и он заорал, как испорченная грампластинка:

— Касикомаримасита! Касикомаримасита!!

— Понял, — сказал шофер и быстро свернул в сторону больницы.

Агнеш вновь и вновь перечитывает письмо и не может прийти в себя. Длинный элегантный конверт, обратный адрес месье Тибора Кеменеша. Она узнала бы этот почерк из десяти тысяч.

«Дорогая Агнеш, in medias res: [25] Сразу к делу (лат.) . имею честь сообщить Вам о помолвке Вашего сына Яноша с моей дочерью Моникой. Я в полном отчаянии, однако совершенно ясно, что это перст судьбы. В том смысле, что мы с тобой ничего не можем поделать.

Дочери моей семнадцать лет, славная синеглазая девушка с темно-русыми волосами (фотография прилагается), ее мать, Моника Биянчи, танцовщица, пять лет назад оставила нас. Из этого следует, что дочь я воспитал сам, и, по-видимому, не худшим образом. Она не умеет стряпать, стирать, убирать, не умеет и не желает. Зато превосходно плавает, танцует, фехтует, играет в теннис. Весьма самоуверенная особа, она становится смиренной перед единственным существом на свете — перед Вашим сыном, милая Агнеш.

Я пытался сделать все от меня зависящее, чтобы повернуть голову моей девочки в правильную сторону. Вместо желанного для нее супружества пообещал ей новенький автомобиль «форд-капри», поездку в Африку и в Серенгети.

Но что мы можем поделать, Агнеш, такова сила любви. Примите это известие с пониманием и благословите двух сумасшедших. Развестись они всегда сумеют, не так ли?

Целую Вам руку. Тибор».

Не может быть, не может быть, не может быть! К письму действительно приложена фотография. Агнеш вспоминает старую карточку, которую видела у Кати, и мысленно сопоставляет с этой. У дочери Тибора волосы чуть темнее, но та же улыбка, тот же милый, ироничный взгляд. Какая случайность… или перст судьбы, предначертание? Они встретились, но одним поколением позже. Ее внуки будут внуками Тибора…

Ничего удивительного, что Яни-младший не устоял перед Моникой, если Моника даже хоть чуточку, самую малость похожа на отца. Может быть, и нет ничего другого на свете, только первая любовь. Только Тибор. Всю жизнь она сравнивала других — лишь с ним, лишь его искала, первого, единственного, молодость свою. Тибор вставал перед ней да всех поворотах судьбы. Тибор… Ну что ж, теперь речь идет об их детях — о дочери Тибора и о ее сыне.

Агнеш рассматривает письмо. Надо поставить в известность Яни, в конце концов, он отец…

Яни Хомок уже полгода живет в Пеште — ему предложили пост главного инженера, помогли получить двухкомнатную квартиру в новом микрорайоне.

Когда Агнеш позвонила, Яни уже все знал. Рвал и метал от ярости. С ума сошел этот мальчишка?! Соображает, что делает? Венгерских девушек ему мало? Да твой зарвавшийся братец потому и сманил его в Париж, чтобы он там женился и там увяз!

— Но Янко писал, что после женитьбы он здесь хочет жить.

Здесь? С таким розанчиком из западной оранжереи? Да я даже говорить с ней не смогу. Чужая она мне будет. У нее другие привычки, другие корни. На прошлой неделе был я в Шомошбане, на открытии музея природы. И знаешь, что было в первой витрине? Цепь. Обычная ржавая железная цепь. В сорок пятом, во время земельной реформы, когда землю крестьянам раздавали, этой цепью, за неимением другого, отмеряли наделы безземельным во владениях помещиков Драшалковичей. Остановился я перед этой цепью и заплакал. А ей, этой девчушке парижской из рода Кеменешей, что для нее будет значить та цепь? Если она уже и моему сыну ни о чем не говорит…

А письма идут и туда, и обратно. Раздаются и телефонные звонки. Фери просит прощения: это он виноват — познакомил Яни с дочерью Кеменеша. Они устраивали выставку, и Тибор проектировал дизайн интерьера. (О боже, чего теперь только не умеет делать Тибор?!) На открытие выставки пришли, понятно, и Моника, и Яни. Как только они увидели друг друга…

К чести Тибора нужно сказать, что он делает все, чтобы напугать дочь возможными последствиями этого брака.

— Ты пойми, поедешь в чужую страну, где надо приспосабливаться ко всему, быть послушной рабой. Это как если бы девушка решилась выйти замуж за африканского племенного вождя: она должна переселиться в хижину из пальмовых веток, там не будет автомобиля, не будет телевизора, зато будет двадцать девять других, первых, жен. Ручной мельницей она мелет пшеницу, стирает в реке набедренную повязку мужа, дважды в неделю ее бьет свекровь. А если девушка выходит замуж за японца, она должна встречать мужа стоя на коленях и так прислуживать своему повелителю. И не спрашивать его, куда он уходит вечером, а он не только не берет ее с собой, но еще бьет, если она любопытствует. Но это все ерунда в сравнении с тем, что ждет тебя, если ты выйдешь замуж за парня с фамилией Хомок. Он запишет тебя в школу политпросвещения, и ты будешь жить в двухкомнатной квартире вместе со свекром, потому что избранник твой такой сознательный коммунист, что не примет от буржуя-тестя денег на приличную виллу.

— Пусть, — отвечает Моника. — Я все равно выйду за него, потому что я его люблю.

— Не любишь ты его, просто ты еще глупый, неоперившийся цыпленок. Ты помнишь, что случилось с Мариной?

— С какой Мариной?

— Которая была нашей соседкой. Она случайно попала на концерт, где выступал оркестр из Уэльса. Маленькая глупышка влюбилась в барабанщика. Отец, мать — в слезы, умоляли, протестовали — все напрасно: она выйдет замуж только за него. Только за него! И маленькая избалованная француженка попала в Уэльс, в шахтерскую деревушку, где не было ни концертов, ни оперы, но были деревянные неструганые полы, и ей пришлось драить их речным песком и каждый год рожать шахтеру по ребенку. И в Уэльсе нельзя разводиться. А когда Марина хотела сбежать назад, к мамочке и папочке, свекровь и золовки схватили ее за волосы да избили: «Ты хочешь ославить нас, что у нас тебе плохо живется?! Что мы тебе есть не даем?!»