Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

Суров приводил с собой то одного приятеля, то другого, своих бывших студентов и учеников, любивших его язвительные речи, квартира Оли стала тоже чем-то вроде салона, как у Лары, и там перебывали все саратовские знаменитости. У Оли сложилась репутация высокоинтеллектуальной гейши с загадочной и трагичной судьбой (после посадки Виктора она полтора месяц провела в психоневрологическом диспансере), молодые люди добивались ее внимания, а еще лучше дружбы, а еще лучше любви. По каким-то своим соображениям Виктор велел Оле подать на развод, что она и сделала, и их легко развели, половина квартиры была к тому времени записана на нее, денег ей Виктор тоже оставил, Оля была обеспеченной и свободной, временами работала то в библиотеке, то в музее, то ассистентом режиссера на телевидении – везде устраивали друзья и знакомые, но предпочитала сидеть дома и принимать саратовских интеллектуалов, почти каждый вечер сходившихся выпить и обсудить политические события, которые становились все горячее – началась перестройка. Молодым людям, влюблявшимся в нее, вернее, в ее красоту и славу, Оля иногда уступала. Правда, напор был, как правило, таким слабым, робким и неуверенным, что ей приходилось все устраивать самой – делать так, чтобы остаться с избранником наедине поздним вечером или ночью. И не то чтобы очень хотелось, а – для эксперимента, чтоб не скучно было. Или вовсе неизвестно, для чего. Влюбившемуся интеллектуалу приходилось предпринимать какие-то шаги, что-то делать. Иногда получалось. Длилось, как правило, недолго. Один из умников заметил, довольно зло: «Ты как Москва, которую Наполеон взял. Взять-то взял, а Москва вся сожженная, и нет никого». Оля оценила точность сравнения и даже не обиделась.

Нет, она пыталась ответить взаимностью, влюбиться, пробовала это изобразить, но получалось плохо.

А потом вернулся Виктор. Оля хотела сама все ему рассказать, он не стал слушать, приказал в течение суток освободить квартиру и выразил желание не видеть больше Олю никогда.

Она вернулась к маме, подыскивала работу, но тут навалилась тоска, депрессия, черная меланхолия, дошло до психдиспансера, потом был период довольно долгой ремиссии, возник опять Суров, который бросил преподавать и пить, устроился в какую-то коммерческую структуру, неожиданно для самого себя, сугубого гуманитария, увлекся там компьютерами и стал незаменим как айтишник (слова такого еще не было, но специалисты уже были, все сплошь самоучки), приоделся и в очередной раз сделал Оле предложение. Оля замуж не хотела, но согласилась с ним пожить. Результатом совместной жизни и стала Наташа. И все несколько лет было хорошо, но тут коммерческую структуру Сурова разгромили, причем разгромили, в том числе и физически, не пожалев сотрудников, Сурова покалечили так, что он получил нерабочую группу инвалидности и охромел на всю оставшуюся жизнь; через год, полежав уже не в диспансере, а в серьезной психиатрической клинике, «на Алтынке», как называют ее в Саратове, получила инвалидность и Оля. Некоторое время они существовали вместе, два полунищих инвалида, мучая друг друга (Наташа жила у бабушки), а потом расстались…

– И жизнь на этом фактически кончилась, – подвела черту Оля. – Двадцать лет, как один долгий день. С перерывами на лечение.

– А что у тебя?

– Периодическая шизофрения, то они ее рекуррентной взывают, то шубообразной, еще то название, сами толком не разберутся. Да неважно, спасибо, что инвалидность дали, знакомые врачи помогли. Фокус в том, что когда я там, мне хорошо. Я им говорю, врачам: слушайте, оставьте меня тут, зачем вы меня лечите? Я вся такая расслабленная, плыву, даже депрессии нет, но и эйфории нет, а такое, как бы тебе объяснить… Приятное несуществование. Нет, лечат, отпускают домой – до следующего раза. Олег приезжал однажды в клинику, когда в Саратове был, изображал заботливого брата, говорил с врачами, звал в Москву. Я не захотела. Не хочу никому быть обязанной. И потом, вдруг там окончательно вылечат? Жить все время нормальной, нет уж, извините. Тоску я на тебя нагнала, да?

– Нет. А вино – помогает?

– Не очень. Расслабляет слегка, затуманивает. Если только таблеточку сверху накинуть. Хочешь попробовать?

– Нет! – испугалась я.

И тут же:

– Можно…

– Главное – не увлекаться, не превышать дозу.

И мы накинули по таблеточке, и мне почти сразу же стало весело и ясно.

День прошел незаметно, к вечеру я опять сходила в магазин, купила еще одну бутылку вина, а заодно штопор, мы выпили и отправились гулять – к Волге, по набережной.

Там было прекрасно – белые теплоходы у причалов, террасы с цветниками, поднимающиеся от парапета к ряду домов сталинского типа. После набережной начиналась длинная асфальтовая тропа вдоль бетонной стены, здесь гуляла молодежь, разбавленная старичками и старушками. Все старички и старушки казались мне исполненными необыкновенного достоинства и заслуженного самоуважения, все юноши и девушки – красивыми и стройными. Я любовалась ими, радовалась за них, но не хотела быть с ними. Подумала: может, это и есть что-то вроде несуществования? Ты здесь, но не озабочена тем, чтобы себя кому-то показать, чтобы кому-то понравиться, с кем-то общаться, ты невидимка, в том числе для себя, твои мысли словно не в тебе, а вовне, витают над людьми и над тобой, а ты за ними наблюдаешь. Было ветрено, Оля отворачивалась, придерживала рукой соломенную шляпу дачного фасона, смеялась, и я тоже смеялась, и это было красиво и правильно – что ветер, что Оля держит шляпу и смеется. В этом был глубокий, настоящий смысл, только я не понимала, какой. Приблизительно говоря: в том, чтобы придерживать шляпу, когда дует ветер, намного больше значения, важности, пользы, чем в большинстве дел, которые люди считают значительными, важными и полезными.

4.

Через два дня вернулись из Турции Наташа и Паша. Наташа знала о моем приезде (созванивалась с матерью), ни о чем не спрашивала, я оценила ее деликатность.

Я любовалась ими: оба высокие, изобильные без чрезмерности, глаза у обоих с синевой, они были похожи, как брат и сестра. С первого взгляда казалась, что в этой паре Наташа главная – напористей, резче, громче, но потом становилось ясно, что Паша, мягкий и уступчивый на словах и в мелочах, в серьезных вещах брал верх и показывал, кто в семье хозяин.

Они подробно рассказали о своем отдыхе, давая всему оценку, что было похоже на какое-нибудь видео с туристического сайта отзывов. Погода не понравилось обоим – слишком жарко и влажно. Море для Паши было грязноватым и слишком мелким у берега, Наташа возразила, что зато там песок, а не камни, мелкое море хорошо для детей и тех, кто не умеет плавать. Номер в отеле им дали с окном не на море, как обещали, а на забор и стройплощадку нового отеля, Наташа и Паша вызвонили представителя турфирмы, настояли, чтобы он приехал, вместе с ним пошли к администраторам, администраторы все валили на представителя, а представитель на них, они спорили и тыкали пальцами в какие-то договорные бумаги, в результате представитель извинился и предложил доплатить две сотни долларов за другой номер, Паша соглашался, Наташа уперлась и сказала, что лучше будет спать прямо вот тут, на рецепции, на диване, и сейчас же напишет во всех одноклассниках и вконтактах, как их кинули, испортит репутацию и турфирмы, и отеля навсегда. Конфликт разрешился компромиссом: дали-таки номер с видом на море, но сотню долларов все-таки слупили.