Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

Мне нравилось помалкивать и чувствовать себя его послушной женой, влюбленной в ум и упорядоченность мужа, надежного, как фундамент дома.

Наваждение какое-то, думала я. Кто в последнюю очередь мне должен быть интересен, так это Паша. С детства, при всей любви ко всем людям, была равнодушна к тем, в ком нет хоть чего-то отличительного, выделяющегося. Паша был образцово обыкновенный. Если взять всех молодых людей его возраста в России, а то и в мире, смешать или приплюсовать друг к другу, а потом поделить и найти что-то среднее, общее, это и будет Паша.

Но понимаете, в чем дело? Я в это время ощущала себя выздоровевшей от неизвестной болезни. Сравню вот с чем. Допустим, есть здоровый человек, который любит спорт. И смотреть любит, и сам занимается. Он бегает, прыгает, он спускается с гор на лыжах и сноуборде, он летит за пять тысяч километров, чтобы оседлать волну на своем серфе, чем чудней, тем интересней, чем сложней вывороты и повороты тела в движении, тем увлекательней. И вот с ним беда, попал в аварию, год лежал без движения. Заново учится ходить. И понимает, что просто ходить, идти, переступать ногами – наивысшее удовольствие!

Вот и я получала огромное удовольствие, слушая, как Паша переступает простыми словами, повествуя о своих простых мыслях и желаниях.

Очарование нарушила Наташа.

– Ксюха! – крикнула она из кухни.

Позвала голосом очень старшей сестры. Командирши.

Я пошла к ней.

– Ничего, что я так? – спросила Наташа.

– Как?

– Ксюха? Тебе как привычно?

– Можно Ксю.

– Хорошо. Ты надолго сюда?

– Недели на две, на месяц.

– Взяла бы мать – и на дачу. Паша рассказывал про нее? Про дачу?

– Да.

– Упираться будет, попробую уговорить. Она почему туда не любит? Потому что с голода пропадет. Она и тут, если все кончится, до магазина не дойдет, а там его вообще нет, в поселок надо идти, а для нее это – как на северный полюс. Ты, наверно, приехала, а она тут без ничего была?

– Да, почти.

– А ведь я ей все оставила! Борщ сварила, риса кастрюлю, он долго хранится, голубцов навертела, короче, все было, а она… – Наташа посмотрела в сторону двери. – Не совсем здоровая, ты же понимаешь.

– Понимаю.

– Ну вот. А вдвоем с тобой она, может, согласится. Природа, воздух.

– Хорошая мысль.

– Еще бы. А я Пашку уговорю дачей заняться. Я с ним не всегда могу поехать, а ему же мало работать, ему надо, чтобы кто-то рядом был. В мать свою пошел. Отец у него неделю молчать может, а мать, она в торговле у нас, она задохнется, если поговорить не с кем. С утра до вечера. Не то чтобы терпеть нельзя, но неприятно, когда все время бла-бла-бла. Вот Пашка такой же. Чтобы было с кем-то поговорить. Ну, и будет с вами говорить и понемногу перестраивать там все. Мешать не будет, наоборот, вам даже тоже веселее. Как ты на это?

– Да, здорово. Если чем-то помочь… Я в смысле – финансами. На стройматериалы или…

– Нет, Ксю. Давай сразу договоримся, если ты захочешь продукты купить или… Ты ведь и для себя тоже, мы тебя кормить не обязаны. – Наташа рассмеялась, одобрив свою шутку. – Но что касается нам денег дать – нет, спасибо. Я деньги люблю, я даже жадная, Пашка обижается на меня, экономлю, копить стараюсь, его расходы контролирую, но это свои деньги, а чужих я боюсь. Пунктик у меня. Бабушка такая же была, но она из принципа, а я из страха. Случай в детстве подействовал: нашла деньги на улице, прямо на улице лежали, иду – лежат. Вокруг никого, отдать некому. Взяла, пошла в магазин, купила зефир в шоколаде, съела целую коробку, газировкой запила. И ночью такой приступ, что скорую вызвали, и в больницу. Думали аппендицит, обошлось. Но я на всю жизнь напугалась, чтобы теперь чьи-то деньги взять – да ни за что! Чаевые за работу – это пожалуйста, мне больше всех дают, ко мне очередь на месяц вперед. Ничего, что хвастаюсь?

– Ты же не чем-то, а работой.

– Само собой. Нет, есть моменты, когда мужчины записываются, чтобы на меня в зеркало смотреть. Напрягает иногда.

– Стесняешься своей красоты?

– Бывает.

Тут Наташа и порассуждала о том, как трудно быть красивой, я уже рассказывала об этом.

И продолжила строить планы насчет дачи.

Я слушала ее, как и Пашу, с огромным интересом, мне открывался какой-то неведомый мир.

Слушала, а сама думала: какая ты хорошая, Наташа, какая порядочная и правильная, как хорошо будет детям с такой мамой, но какая я буду гадина, если твой Паша изменит тебе со мной. Мне даже страшно стало – никогда не угадывала будущее и не пыталась это сделать, а тут появилась уверенность, что это случится, такая прочная, будто уже случилось, будто я стою рядом с ней, предательница, и изо всех сил стараюсь не выдать себя чем-нибудь, а затылком, спиной чувствую, как за стенкой сидит Паша, виноватый и счастливый, и думает обо мне.

– Что? – переспросила я, уловив, что Наташа говорит о чем-то важном на ближайшее время.

– Я говорю – ее бы на день рождения туда увезти, но не захочет. Тут с утра до вечера такое будет, весь Саратов сойдется, у нее тысяча друзей. Прямо парад старперов. И она ведь никого не хочет видеть, зато ее все хотят видеть. И ей надо, чтобы все увидели, как она никого не хочет видеть. Даже одеваться не будет, ничего готовить не будет, все опять будет на мне.

– Я помогу.

– Да ладно, я все дома приготовлю, привезу, не первый раз. Так удобней, у нее даже духовка не работает. И стола нет, опять будут на ногах есть, сорить по всему полу. Ничего, я готовить люблю. Ты любишь?

– Не очень.

– А я люблю. На курсы кондитеров ходила, у меня мечта – открыть кафе с выпечкой. Типа «Яблоньки», но лучше и дешевле. У вас есть «Яблонька»?

– Не знаю.

– Это сеть такая.

– Но ты же стилист.

– Сейчас да, но надоест же. Психологи говорят – надо каждые семь лет менять работу или профессию. После кондитера я хочу дизайном квартир заняться, а потом купить мини-отель. Два-три домика на берегу Волги, бассейн, баня, ну, весь набор. И на этом успокоюсь.

В кухню вошла Оля.

– О чем речь?

– О твоем дне рождения.

– Я ничего не собираюсь устраивать.

– И не надо, поедем на дачу, Паша сбацает шашлычок, посидим без никого, только мы.

– Получится, что сбегаю. Не хочу нарочно сбегать. И придут же люди, как обычно.

– Я тебе говорила! – Наташа обратилась ко мне, как к сообщнице. – Всегда так: сама потом ругается, зачем приходили, а сама их встречает!

– Я не встречаю, а терплю. И неприлично, Наталья, говорить о матери в третьем лице.

– Мам, ты чего? Я же любя!

Наташа обняла плечи матери локтями, потому что руки были в перчатки, чмокнула ее в макушку.

Я смотрела, и мне почему-то казалось, что не дочь обнимается с матерью, а две посторонние женщины, одна молодая, другая пожилая, зачем-то прижались друг к другу, пожилая при этом опустила руки и терпеливо смотрит в сторону, ожидая, когда кончится ненужное объятие.