Алексей Слаповский - Ксю. Потустороння история

– Ушел, ушел, пока! С днем рождения тебя, кстати, я ведь не поздравил! Подарок вечером!

И он наконец убрался, а я пошла в ванну и долго умывалась холодной водой. Посмотрела на себя в зеркало. Лицо покрылось красными пятнами. Никогда у меня не было таких пятен. Может, аллергия? Но на что? Но скоро пятна побледнели, а потом и совсем прошли.

6.

И был вечер. Я вспоминаю его теперь подробно, как пьесу или фильм, где была не столько участницей, сколько зрительницей. Название – «Ксения наблюдающая».

Сначала приехала Наташа. Упросила мать вымыть голову и переодеться. Сделала ей прическу. Оля сопротивлялась, но результат ей понравился.

– Надо было в ресторане отметить, – сказала она. – Все-таки круглый юбилей.

– Поздно! – злорадно ответила Наташа. – Я тебе сто раз предлагала, а ты уперлась! Люди придут – посадить некуда! Хорошо хоть Пашка стол привезет!

– Какой стол?

– Не бойся, временный, раскладной. И стулья.

– Какие стулья?

– Увидишь.

Действительно, вскоре приехал Паша и приволок стол, который тут же разложил, дешевый стол из фанеры или чего-то еще, я тогда не знала, теперь знаю – из ДСП, древесно-стружечной плиты. Я теперь все знаю. И стулья он привез, тоже раскладные, пластиковые стулья дачного типа, целый десяток. Стулья мы с Наташей протерли, стол накрыли цветастой полиэтиленовой скатертью. Расставили разномастные тарелки, чашки и стаканы, разложили разнокалиберные вилки, ножи и ложки.

– Домашний пикник, – довольно точно назвала это Оля.

Но и она помогала, ее захватил этот азарт приготовления. Да еще вино подогрело. Это Наташа предложила:

– А давайте выпьем! Пока нет никого, отметим среди своих, а то я чего-то вымоталась сегодня, как проклятая!

И мы с удовольствием выпили.

Потом появился Суров, отец Наташи, человек очень старый, за семьдесят. Казалось, ему велики были и брюки, летние, светлые, и рубашка цвета хаки, с короткими рукавами. Как чужие. Наверное, он купил их лет двадцать назад, а потом усыхал от возраста, так что не одежда ему была велика, а он стал одежде мал. Причем брюки и рубашка выглядели почти новыми, хоть и давно вышедшими из моды, потому что неделями и месяцами висят в шкафу, Суров сидит дома, выходит только в магазин, по-простому, в домашних штанах пижамного фасона и застиранной, ветхой, но любимой футболке. Все это я узнала потом от Оли, как и другие подробности о гостях, включая имена и биографии приходивших людей. Суров вошел с букетом алых роз в правой руке и с тростью в левой. Трость красивая, из чего-то, похожего на красное дерево, с белыми вставками-ромбиками, рукоятка удобно изогнутая, с выемками снизу для пальцев, на конце трости резиновая нашлепка, чтобы не скользить, закрепленная металлическим ободком, похоже на торец ученического карандаша с ластиком. Трость Суров сразу же поставил в угол, показывая, что в домашнем пространстве обходится своими силами, подошел, припадая на левую ногу, к Оле, вручил цветы, сказал, что это и есть подарок, потому что такие времена, неизвестно, что дарить – нужные хозяйственные вещи вроде телевизора и холодильника у всех есть, с одеждой не угадаешь и не угодишь, парфюм Оля не употребляет. Многие дарят деньги, но это и глупо, да и нет у него, прямо скажем, денег. Раньше дарили еще книги, но теперь статус этого подарка ниже туалетной бумаги. Говорил он это громко и весело, глядя на Олю, на меня, на Наташу и на Пашу как на публику, словно ожидая аплодисментов, он даже паузы делал для этого, но никто не аплодировал.

От Оли Суров перешел к Наташе, обнял ее и сказал неожиданно басовито, играючи, как малым детям говорят: «Здорово, дочура! Красавица моя!» Обнял он Наташу одной рукой, правой – настолько левая привыкла к трости, привыкла быть занятой, что осталась бездельно висеть внизу. Обнимая, Суров глянул на Олю с юмором: ты ведь понимаешь, почему я ее так – «здорово, дочура!», – так уж получилось, выросла она у нас, интеллектуалов, совсем простенькая и бесхитростная, но зато здоровая и красивая! Оля не поддержала, отвернулась, не желая присоединяться к юмору Сурова. Я имею право быть ироничной по отношению к дочери, как бы говорила она, а ты такого права не имеешь, ты и отец не настоящий, ты гость-отец! Потом Суров протянул руку Паше, крепко сжал, ничего не сказал, считая, что сильного мужского рукопожатия достаточно. Паша смотрел на тестя снисходительно, но сдержанно, ясно было, что он его не уважает как человека, но вынужден терпеть как родственника. От Паши Суров перешел ко мне, представился, склонив голову: «Суров Виталий Геннадьевич, а вас, простите, не знаю». Я объяснила, кто я.

– А мне не сказали, что вы приедете, – с мягким упреком сказал Суров. – Но читал, читал, знаю! Ну что ж, отцы едят кислый виноград, а оскомина на зубах их детей! Я, Ксения, в силу возраста имею право говорить, что думаю. А думаю я жестоко. Думаю, что вашего папу и еще сотни две таких, как он, надо бы расстрелять у Кремлевской стены. Сразу атмосфера улучшится.

– Пап, ты дурак совсем? – удивилась Наташа.

Суров не обиделся, наоборот, похоже, был доволен.

– Вот они – манеры и лексикон! Нет, дочура, я не дурак! Дурак, если уж тронуть эту тему, весь наш великий, могучий, многострадальный и глупый народ!

– Виталь Геннадич, не надо! – страдальчески попросил Паша. – День рождения же, давай без политики обойдемся!

– Мы-то без нее обойдемся, дорогой Паша, а она без нас – нет! Я тысячу раз это слышал – давайте не лезть в политику! Это все равно, что сидеть в пруду по горло и кричать: давайте не лезть в воду!

Тут Суров в очередной раз сделал паузу, ждал одобрения. И в очередной раз не дождался, и продолжил:

– Политика везде и во всем, Паша! Из нее все рождается, включая то, что мы носим, едим, что смотрим и читаем, на чем ездим, и тому подобное! Ксения, не пугайтесь, что я сразу на вас, как сейчас говорят, наехал. Вы скоро сами поймете, что никакой трагедии нет, в огороде бузина, а в Киеве дядька, и, если дядька в Киеве заболеет или даже помрет, бузине от этого ни жарко, не холодно. Главное, что вы цветете. Фамильная красота, гены, великая вещь! Оля, ты заметила, что она на тебя похожа? Ты такая же была в молодости.

Наташе неприятно было это слышать, она пошла в кухню – что-то там делать. Паша пошел за ней – помогать. И оба там задержались, а Суров дохромал до кресла в углу, уселся, спросил, читала ли Оля сегодняшние новости и что думает о том-то и том-то. Оля ответила, что ничего не читала и ничего не думает. Суров спросил о том же меня, я вежливо сказала, что новости не просматривала. Как-то некогда было.

– Или не интересно? – уточнил Суров.

Он ждал подтверждения, я не стала его разочаровывать.

– Да, не интересно.

– Так я и думал. Судьба страны решается, а вам не интересно!