Юстис Рей - Духовка Сильвии Плат [litres]

Я усмехнулась сквозь слёзы.

– Сейчас, пока ты молода, ты думаешь, что у тебя осталось много времени. Но это не так. Даже если ты проживешь ещё век, времени ничтожно мало. Оно пролетит так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. А пока оно есть, потрать его с пользой.

– Но…

Ты приложил палец к моим губам, не дав сказать.

– Ты проснёшься. В отличие от твоей жизни мои представления будут идти вечность. Каждую ночь. Ты всегда успеешь попасть сюда. Ко мне. Я буду ждать тебя. Я обещаю, что оставлю одно свободное место в середине в первом ряду специально для тебя. Оно будет пустовать до тех пор, пока ты окончательно не вернёшься сюда. А вернёшься ты только после того, как наступит закат твоей жизни в окружении детей и внуков, – ты прижался своим лбом к моему, чуть крепче сжав мою голову. – А пока сделай всё так, как я сказал. И никогда, слышишь, никогда не отчаивайся. Главное, во что должен верить каждый, – это в себя.

Из-за слёз я дрожала всем телом.

– Ты подслушивал, – заметила я, услышав, что ты повторил то, что я говорила Питу.

– А как же. Флоренс Вёрстайл плохого не посоветует. Флоренс умная. Она всё знает, – усмехнулся ты, повторяя слова Молли.

За весь наш разговор ты не проронил и слезы, но я знала, что тебе тоже больно.

– Возвращайся, Вёрстайл, и измени этот пакостный, грязный, несправедливый мир к лучшему. Тебе это под силу. Мы оба знаем, что под силу.

На прощание я поцеловала тебя солеными губами, продолжая плакать. А после проснулась в своей постели. Я проснулась спокойно, не так, как обычно просыпалась, когда мне снились кошмары. По моим щекам катились слёзы, а в правой ладони была стиснута монета в один доллар с чеканкой парящего орла.

Кроме миссис Арго, я говорила о смерти Сида только с Патриком. Он понимал меня с полуслова, поэтому часто мне не приходилось договаривать. Он не заставлял меня молиться, не говорил, что только бог поможет в моём горе, он просто был рядом. Мы беседовали с ним обо всём, гуляя в аллее, ведущей к его дому. Казалось, у него есть ответ на любой вопрос. С ним я чувствовала себя спокойно, будто ничего и не произошло.

Часто мы сидели в его кабинете, по периметру которого стояли книжные шкафы. В центре комнаты красовался тёмный дубовый стол. Над ним посередине стены висело распятие. Мне нравилось это место. Оно было в духе Патрика, такое же продуманное, как и он сам.

Однажды днём я пришла к нему с самого утра. Когда мы с ним оказались в кабинете, о существовании которого я не догадывалась, Патрик распахнул передо мной дверцу единственного закрытого шкафчика, где, словно святыня, на подставке, обтянутой красным бархатом, лежала огромная чёрная книга. На обложке красовалось одно-единственное слово, выведенное золотыми буквами: «Устав».

– Можешь взять, – разрешил священник.

Я медлила. Мне не хотелось прикасаться к этой книге. Я испуганно посмотрела на Патрика, а он лишь кивнул мне, и тогда я всё же решилась взять устав в руки. Хотя сначала не знала, как к нему подступиться.

– Он тяжёлый, – только и сказала я, когда он оказался в моих руках.

Я держала его словно новорождённого ребёнка, боясь уронить. Через минуту я положила его на письменный стол.

– Втрое больше нынешнего устава.

– Почему? Из-за шрифта? – я провела пальцами по рифлёной обложке. Похоже, это была настоящая кожа.

– Нет, шрифт всё тот же, – ответил он, покачав головой.

– Но… но тогда почему?

– Открой.

И я открыла. В разделе «Общение» я насчитала сорок пунктов, хотя знала, что их всего семнадцать. В других разделах увидела ту же картину.

– Это не наш устав. Что это?

– Это устав, но копия девятнадцатилетней давности, – объяснил он, переворачивая до самой последней страницы, где в конце подписал год получения и имя.

– Тут гораздо больше пунктов. Куда они делись?

– Я их упразднил, – ответил он спокойно, закрывая книгу.

– Упразднили?

– В течение всех тех лет, которые я являюсь членом городского совета.

– Я думала… Я помню, Реднер говорил, что упразднить правила городского устава практически невозможно.

– И он был прав, – священник кивнул, – в некоторой степени. Это занимает очень много времени. Под словом «очень» я подразумеваю годы.

– Но у вас ведь есть власть, почему не сделать это сейчас? Одним махом. И покончить со всеми правилами.

– Ты забываешься. У меня есть власть не потому, что я священник, не потому, что провожу службы, а потому, что люди мне доверяют. Я добился этого доверия. Я знаю их. Многие семьи, живущие здесь, – потомки основателей Корка. Они приросли к этому месту. Любое изменение вызывает в них ужас. Они привыкли к уставу, к чему-то, что указывает им, как себя вести, когда возникают малейшие сомнения. Я не могу в одночасье прийти и уничтожить всё это. Они перестанут мне доверять, поэтому я предпочитаю действовать неспешно, но верно. Я хочу что-то изменить – я люблю этот город, а то, что мы творим здесь, это… это не имеет никакого отношения к богу.

– Так вы это понимаете?

– Я думаю, в глубине души это все понимают, – это признание далось ему слишком тяжело.

– Но в Корке всё ещё множество чудовищных правил.

– Да, но было хуже. Раньше религиозные собрания проводились каждую неделю, и представал перед ними далеко не один человек. Даже за разговор с незнакомой девушкой её отец мог избить тебя до смерти. И никто бы ничего не сказал.

– Но вы же отмените религиозное собрание?

– Не сейчас. Это будет одним из последних шагов. Оно слишком нравится людям.

– Но почему? Это же варварство.

– Они закованы в правила, как в кандалы. Хоть где-то им нужно высвобождаться от скрытой агрессии, таящейся в них. Поэтому существуют религиозные собрания. Какими бы безобидными люди ни казались, они все равно отчаянно жаждут зрелищ, особенно если у них куча хлеба.

– И поэтому вы расстались с моей матерью? Чтобы спасти Корк?

– Я не расставался с ней – она рассталась со мной. Она не верила, что я смогу что-то изменить, что вообще кто-то сможет, а я всегда знал, что должен. Она и слышать об этом не хотела. Просто хотела сбежать отсюда.

– Я не могу винить её.

– Как и я. Ведь я знаю, как тяжело ей жилось в доме отца. Иногда я думаю, что будь она человеком, она бы давным-давно умерла, ни один человек не пережил бы того, что пережила она. Поэтому в итоге я её отпустил, смирившись с тем фактом, что у нас просто были разные цели в жизни. И никто не захотел уступить другому.

– И что в итоге? Вы оба одиноки.

– Я? Нет. У меня есть мой город. Моя вера. Это больше, чем есть у многих.

– А как же она? У неё-то нет ничего.

– Это неправда. Она нашла покой. Наверное, впервые в жизни. Раньше она просто не знала, что можно убежать от чего угодно, кроме самой себя. И теперь она перестала бегать.