Лариса Баграмова - Проза

Верочка ставит на плиту чайник и, протянув куда-то руку, берёт ближайшую пачку сухарей. Потом выглядывает из окна на улицу и наблюдает, как сосед с верхнего этажа ходит по газону, аккуратно отстригая от кустов и деревьев мёртвые полуметровые ветки. От мысли о том, что она уже не является одной из немногих, кто посвящён в тайну, Верочке становится немного легче.

В мусорном пакете у кухонной двери со вчерашнего дня лежат её ветки. Кора тех, которые она погрузила в аквариум целиком, то ли сгнила, то ли полурастворилась в мутной воде: она стала серой и расползлась на отдельные рваные лохмотья, но без характерного для разложения запаха. Те же, которые стояли в ведре и кувшине как букеты, сверху остались без изменений, а снизу их поверхность точно так же испортилась под действием воды, не помог и аспирин.

Верочка понимает, что ставить эксперимент в стеснённых домашних условиях больше нет никакого смысла. Она выходит во двор и, не поднимая глаз, проносит в сторону помойки огромный, оставляющий за собой мокрый след пакет с торчащими из него сверху и через многочисленные дырки ветками, буквально всем телом чувствуя на себе пристальный немигающий взгляд соседа.

«Сейчас по магазинам побежит», — догадывается Верочка, и её предположение оказывается правильным. В этот вечер и на следующий день она наблюдает всё увеличивающееся количество людей в окрестных супермаркетах, палатках и просто на улицах. Люди снуют туда-сюда с сумками, пакетами, тележками. Молча. Почему-то все ходят молча и не глядя друг на друга. Верочка и сама не испытывает ни малейшего желания общаться с кем бы то ни было. А в фильмах-катастрофах обычно показывают, как люди собираются все вместе и борются с катаклизмами сообща… Хотя с чем сейчас можно бороться?

В четверг Верочка не выходит на работу и вообще уже никуда не выходит. Окрестные магазины либо закрыты, и со стороны их служебных входов идут оптовые погрузки продовольствия в машины с заляпанными грязью номерами, либо от самого порога на несколько сотен метров тянутся огромные молчаливые очереди. Никто ей не звонит и не интересуется, что с ней происходит. С самого раннего утра и весь день она наблюдает в окно, как по улицам одна за одной тянутся в сторону области тяжело гружёные, забитые людьми и продуктами машины. Семья из соседнего дома тоже собирается в путь. Мамаша устраивает на заваленные сумками задние сиденья тепло одетых близняшек: годовалых мальчика и девочку. Отец возится с прицепом, туго затягивая его сверху вторым слоем брезента. Под брезентом — несколько сотен полуторалитровых пакетов стерилизованного молока, того, которое хранится шесть месяцев.

К вечеру Верочка завешивает оконные проёмы и балконную дверь старыми шерстяными одеялами.

Несколько дней ничего не происходит. По телевизору работают только два музыкальных канала, которые Верочка включает на минимальную громкость, за закрытыми окнами тоже тихо. На улицу Верочка не показывается, а на ночь оставляет зажжённым у изголовья кровати слабый пятнадцативаттный ночник.

Одиннадцатого мая около полуночи Верочка слышит со стороны соседской квартиры дикий женский крик. Он словно разламывает пространство на части, проникает сквозь стены и предметы, отдаваясь в Верочкином черепе дрожащим резонансом. На плохо слушающихся ногах она подходит к балкону и неловко, с клочьями, оторвав от рамы прибитое к ней одеяло, распахивает настежь балконную дверь. Кричит соседка Валя, тридцатилетняя женщина, переехавшая в их дом в прошлом году с мужем и четырёхлетним сыном. Через открытое окно соседской квартиры, словно из пыточных казематов, несётся на улицу вопль отчаяния и боли.

В соседних квартирах люди по очереди открывают окна и балконные двери. Медленно, словно во сне, поворачивая голову направо-налево, Верочка замечает то одного, то другого. Из распахивающихся окон на улицу падают полосы тусклого света.

Истошный Валин крик постепенно переходит в вой, потом в протяжный стон и, наконец, в приглушённые захлебывающиеся всхлипывания. «Валя, Валечка», — слышится теперь голос её мужа, пытающегося утихомирить плачущую женщину: «Тише, Валя, Ваньку разбудишь».

Спустя некоторое время, успокоив жену, он выходит на балкон, и Верочка слышит его хриплый подрагивающий шёпот: «Это… Плохо чувствует она себя… Голова, вроде, болит». Не поворачиваясь в его сторону, она молча кивает в пространство.

Потом поднимает глаза кверху и впервые в жизни возносит к небу благодарственную молитву: «Господи, спасибо тебе за то, что у меня нет детей! Спасибо за то, что я не буду вот так же кричать над постелью своего ребёнка, зная точно, что через некоторое время ни за какие деньги, никакой ценой не смогу достать ему пропитание…»

Верочка уходит обратно в комнату и, пробравшись мимо коробок, забирается с ногами на постель. «Или смогу?» — пришедшая в голову мысль удивляет Верочку тем, что кажется ей сейчас вполне естественной и логичной. Был бы ребёнок от Максима — смогла бы. Но сначала они не собирались заводить детей так скоро, а потом Максим погиб, глупо, нелепо. Ради ребёнка Максима она точно смогла бы. Сможет ли для себя?..

5

Около двух часов ночи Верочка еле слышно открывает дверь на лестничную клетку. Никого. Ни звука, ни шороха. Света в подъезде тоже нет, как нет его и на улице. Вся надежда только на слабо-голубоватое лунное мерцание сквозь застывшие в неподвижности облака.

Крепко сжимая в руке ледоруб, она на ощупь пробирается на улицу. Двор словно вымер. На асфальте перед домом, на газонах и полупустой парковке в беспорядке разбросаны обломанные с деревьев сухие ветви и выкорчеванные целиком небольшие кусты. Чья-то сумка с оборванными ручками, пакеты из супермаркета, сломанная детская коляска. Верочка поднимает глаза и, напрягая зрение, вглядывается в фасад своего дома. Практически все окна первого этажа плотно занавешены изнутри шторами или одеялами. Остальные выбиты. Ближайшее к соседнему подъезду окно заколочено досками, почему-то снаружи. Верочка пожимает плечами и идёт в сторону детской площадки.

Песочница на месте, но бортов у неё уже нет. Как нет и деревянных скамеек около металлической детской горки. Верочка приседает на корточки и перебирает тяжёлый, влажный песок, разминая его пальцами. Она предвидела такое развитие событий, но всё же идти за досками на несколько дней раньше считала более рискованным. Теперь ситуацию нужно принять такой, как есть. Возможно, доски остались в ограждении спортивной площадки в пятистах метрах от её дома, или в заборе школьного двора, где она работала. Но до школы — около двух километров.

Не отряхивая запачканной руки, Верочка выпрямляется во весь рост. Мышцы, окрепшие за последние несколько дней от приседаний и отжимов, упруго подрагивают под одеждой. Верочка идёт и чувствует каждый свой шаг. Тихо. Ещё тише. Совсем без звука…