Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

– Есе сють-сють – ибанёся, – оценил таджик мое чувство баланса с самурайской невозмутимостью.

Разрез глаз, я так понимаю, как минимум половина характера. Надеюсь, что думать так можно, а говорить я никому не собираюсь, глупость ведь несусветная. Понимаю, не дурак. Надеюсь, по крайней мере, что не дурак. Ну не совсем. А это уже шанс.

Были времена, они уже вспоминались, я и сам мечтал владеть таким или близким к тому автопарком. Даже вынудил себя двинуться в сторону мечты. Меня тревожило присутствие в моих планах двух противоречивых, взаимоисключающих намерений: рвануть в новую жизнь с низкого старта и при этом ничем из прожитого-пережитого не жертвовать. Умом понимал, что с таким багажом, как у меня, никуда не рванешь. Дернешься разок и замрешь, будто в тебя из стартового пистолета попали. И все-таки сделал пару робких шажков, полагаясь… Ох уж эти мечты – маникюр, первый же ацетон смывает их, как и не было.

Черт знает, на что именно я полагался, с чего вдруг понадеялся смягчить душу Фортуны, расположить к себе. Может быть, именно робеть и не следовало? Но увы. Гигиенично справлять нужду против ветра порой куда проще, чем перелопачивать свои собственные просчеты. Главное, ради чего? Ведь всё уже состоялось. Рассосалась моя удача леденцом монпансье на языке. Какое-то время я хранил память об ее удивительном вкусе, потом вкус окончательно выветрился, наверное, слишком часто рот открывал, а вслед за вкусом и воспоминания о нем. Так бывает: помню, что был вкус, а вот какой он?

Словом, мечта и шикарном личном автотранспорте под давлением обстоятельств заметно усохла до «посидеть внутри». В этом случае, как вы догадались, возможность прокатиться вальяжно на лайковой коже задних диванов перерастает мечту, она уже больше мечты, почти что чистое счастье. Девяносто девять целых и девяносто девять сотых. Кому-то это может показаться смешным, но полные сто процентов счастья, то есть абсолютная его чистота, каковая, если вообще в природе присутствует, то лишь в любви матерей к своим грудничкам, – это… мой неспешный подход к лимузину. Неторопливо, руки за спиной, так осанка солидней, подбородок чуть задран – «они оценивают…». И все это на виду у дома, двор не в счет, двор замер, он парализован, двор – овощ. Есть пара-тройка деревьев, которые следовало бы ради этого дня вырубить к чертовой матери. Примерно дюжине окон перекрывают зрелище моего кратковременного триумфа. Зато весь остальной дом с глазами! Одна беда, не могу не подосадовать: водитель у моего друга абсолютно бездушный и крайне непонятливый человек. Он, холуйская душа, все норовит припарковаться как можно ближе к подъезду. Спасибо городскому хозяйству, то тут копнут и забудут яму, то плитку в зиму стелить задумают… Почему предыдущему градоначальнику не пришло на ум ульи во дворах устанавливать? Выходит, пасечники не так предприимчивы, как плиточники. Короче, худо-бедно, но от входной двери до услужливо распахнутой дверцы мне удается проделать шагов шесть. Семь, если шагать скупо, с намеком на «что-то поясницу нынче тянет», или на геморрой. Нет! Никаких геморроев! В такие священные моменты тяжкий грех думать об обычной, кому угодно достающейся болячке. А я в прошлый раз подумал. А никак нельзя. Пусть в следующий раз это будет… подагра. Благородно, неизлечимо, звучит как титул. Граф Подагра. Опять же не в заднице, хотя на походку влияет ничуть не меньше. И вообще, если вдуматься: что может приключиться в заднице, если весь я без остатка уже в ней приключился?

Один мой шаг так или иначе нерачительно скрыт от глаз неравнодушно приникших к окнам сограждан. Виной тому кургузый и засыпанный поверху всякой отслужившей срок гадостью козырек. Он тяжелым обрубком нависает над подъездом и временами будит во мне целый сонм опасений, гораздо более драматичных, нежели непредсказуемый лед на крыше и сосульки по ее краю. Потому что бетонный козырек предсказуем, он, если что, не промахнется. Пока же из-за него на людях, даже если мельчить, мне остается шагнуть не больше шести раз. Зато на все оставшиеся, неторопливые, до мелочей рассчитанные, отрепетированные перед зеркальцем для бритья шесть шагов я – звезда! Можно уже никуда и не ездить, честное слово. Там, куда, тем не менее, меня доставят, в самом деле интересного мало. Если отвлечься от обильной и разнообразной кормежки с перерывами на велеречивые тосты, в которых я при всем желании, несмотря на приподнятую знатным хмелем самооценку, не узнаю себя. По правде сказать, и не пытаюсь узнать. Слушаю невнимательно. Только лицом. Все внутри занято другим делом. Меня интригует, сколько в месяц выписывают лакею, ряженному в ливрею от-кутюр, что пасется за моим стулом, больше напоминающим трон. Мне кажется, что за половину его вспомоществования я бы с легкостью за годик-другой дописал свой роман, который в общем-то никому не нужен. Признаться, мне самому он уже опостылел. Как заношенная до дыр идея. В них, в дыры, утекли задор, нерв, смысл… С таким настроением 25-го дня осеннего месяца затерянного в истории мрачного года петроградские большевики прошли бы себе лениво, без всякой заносчивости, скорей уж в недоумении, мимо телеграфа, вокзалов, госбанка, от Зимнего вообще отвернули бы – «Чего нас вообще по такой погоде на улицу понесло?» – и разбрелись малоценными компашками по домам, по бабам и кабакам. Как же это было бы славно. Кстати, вот дельная мысль: как минимум один роман я могу завершить без всяких денежных вливаний. И даже без особых трудов. Это будет роман с литературой. Однако же сила инерции свойственна любому движению под гору. Ну и память, что из собственнических побуждений предпочитает время от времени думать о своем носителе не по заслугам комплиментарно, тем самым взывая к жизни почти утраченные иллюзии. Так и хочется сравнить ее за это с виагрой. Левой, поддельной, поскольку речь об иллюзиях.

Нет, я ни разу не позавидовал прислуживающему мне лакею. Так раболепствовать я бы не смог ни за какие блага. Однако время от времени невольно уважал его за дар грамотного постижения правил жизни, в которую довелось явиться. И посмеивался, подвыпивший, сам над собой: «Вот оно – курьезное двуличие самовозвышения». Еще бы понять, о чем это.

Чужую семью, где я свой и гость, обычно в два счета утомляет нужда искать общие темы для непринужденного разговора. Мы вязнем в насмешливо недоброжелательном обсуждении телепрограмм и их ведущих. Но телевидение позорно однообразно, каналы уныло повторяют друг друга, степень убогости регулируется бюджетом, и только истеричный или саркастичный вопёж о правде, которая всегда на нашей стороне, повсюду равен по силе и непреклонности. Эдакий пропагандистский госстандарт. Словом, наш запал похваляться чуткостью обонятельных рецепторов иссякает излишне быстро. Слава богу, быстрее, чем запас нормативных эпитетов, обстановка категорически не располагает к вульгарности. Главного постановщика медийного шоу мы щадим, аккуратничаем на его счет. Делаем вид, что не по его прихоти нам недавно еще расцарапанный до крови мозг конопатят дерьмом и патокой. В зависимости от того, о чем речь. Но мозг от этой смеси не выздоравливает, наоборот – мертвеет, ему кровь важна, сахар с говном для него не пища – заплаты. Но.