Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

Я великодушно или «широкосердно», как говорит Кимыч, стягиваю с себя шарф. Хорошо что не бабулин надел, спасительный, а фабричный, не так жалко. Складываю шарф неаккуратным комом, лучше не получилось, и подсовываю сооружённое лежащему под голову. Шапки на нем нет, хотя судя по тому, как примяты волосы, еще недавно была. Голову приходится приподнимать за чуб, и, верный движению, чуб остаётся торчать «ирокезом», шевелюра слегка смерзлась. Смешно, но именно с этого момента «лежалец», как я определил его по лекалу «сидельца», обретает бесспорную завершённость облика. Этой-то мелочи не хватало, попадающей в имидж причёски. Образ, кстати, сложился неожиданно собирательным: пидор, панк и очень пьющий. Лишь последнее допущение единственным тяготеет к бесспорности и несколько примиряет меня со всем остальным. Не совсем потерянный. Почти наш… мужик.

«Мужик?»

«Да хрен с ним. Мне-то какое дело. Сам разберётся, не маленький».

Вот такой я весь из себя без предрассудков. Воскресный, расслабленный, всепонимающий. Я, конечно, и раньше замечал, что общность порока сближает шибче общего горя. Но чтобы до такой степени… – и предположить не мог.

«Лежальцу», удобно расположившемуся на мёрзлом, что местами протаяло, и до меня было хорошо. В этом можно не сомневаться. Но хочется думать, что с шарфом ему стало намного лучше, а это уже блаженство. Шарф мне не жаль, шарф давно переслуживал. Тем более у меня дома новый лежит, точно такой же. В пакете, нераспечатанный. Они одногодки. В новом чуть больше красного. Или зелёного? Короче, почти близнецы, но не двойняшки. Разнояйцевые близнецы.

Лет семь-восемь, как «номер два» в шкаф залёг. Теперь таких добротных, наверное, уже нет, не делают. В принципе, оснований для таких уничижающих современность намёков у меня нет, но я точно знаю: не-де-ла-ют! Потому что растащено все, потом собрано и для верности скреплено особыми скрепами в далёких офшорах. И все это знают, но многие не хотят верить. Их легко понять: как жить, стремясь к лучшему, если знаешь, что будет только хуже? Другие понимают, то человек слаб и мечтает хотя бы на время забывать о плохом. И забывают. На время выборов. С закороченным телевидением мозгом. Потом – «раз!» – старое время закончилось, новое так и не настало, потому что вместе, старому с новым, никак не ужиться. Старому же уходить никак нельзя, оно все еще отдаёт и отдаёт… тем, кто знает, где и что брать. Увы, именно эти люди нынче отвечают за время.

Таджик с совковой лопатой выжидает поодаль, когда я, насладившись собственным бескорыстием, наконец-то уйду. Мотает головой из стороны в сторону, словно китайский болванчик. Рот в такт движению приоткрывается. Наверняка «Беда-а-а…» говорит негромко. Себе. Как дышит. Шапка на таджике размера на три больше нужного, но это не повод для беспочвенных и остросюжетных подозрений. Однако чувствую, что у моего шарфа нынешняя остановка еще не конечная.

– Слыш! – машу таджику. – Сходи-ка, мил человек, в опорный пункт. Пусть пристроят куда гулёну, в тепло. Не то прямо здесь окочурится. Тебе же, сердешному, потом на допросы ходить и протоколы подписывать.

Таджик резко качает черенком лопаты. Если бы вздёрнул черенок резко вверх, я бы подумал, что из таджикских гвардейцев. Или в военном оркестре тамбурмажором девиц очаровывал. Сдаётся мне, главное он услышал – про допросы и протоколы, – и совершенно согласен с никчемностью таких рисков. Мог бы, конечно, просто кивнуть, но тогда шапка свалится. Уникальный самоконтроль и завидное умение правильно выстраивать приоритеты. Образец, а не человек. Мою маму он бы с ходу очаровал.

Еще с минуту смотрю, как дворник семенит в сторону гнезда местного полицейского. Какой, на фиг, «опорный пункт»? Вспомнил тоже. Сто лет как отсохли от нас эти псевдоучреждения. А ведь сообразил, приезжий, «плёх русским разговариваться», куда стопы двигать. Аккуратно идёт, спина прямая, все мысли под шапкой наверняка о шапке. Я бы на его месте завязал шапкины уши под подбородком, и всех дел. Никаких забот-страхов, ходи, как привык. А что не холодно на дворе, так ведь из тёплых краев человек к нам прибыл. Или на зуб указал бы не в меру любопытным: болит, м о чи терпеть нет, беда-а-а… Вороватой хитрости в дворнике много, кто бы спорил, а вот изобретательности недочёт, хотя с лопатой – как ответил, о! – он удачно нашёлся. Молодец, одним словом… на твёрдую четвёрку.

Пристроившееся у подъезда тело вдруг шумно втянуло носом воздух и лицом сморщилось в несказанном отвращении.

– Да-да, гримасничай теперь, лежебока. Этот вы, сударь, сами и обоссались. Собственночленно, если позволите незначительную лингвистическую вольность. Так что некого теперь винить, – подтверждаю пробивающиеся сквозь пьяный сон худшие опасения. Можно сказать, сострадаю.

Конечно, если бы я, не дай бог, вступил сослепу в нацеженную им лужу или брюки запачкал, то к бабке не ходи – пнул бы козлу ногой по рёбрам. Без всякого сожаления. А вышло складно: и лежачего бить не пришлось, не унизился, и шарф заношенный пристроил, есть повод наконец-то изъять из пакета обновку. Или это старообновка? Иногда мне везёт, не так уж все безнадёжно. Но скорее всего это случайность. Воскресенье тешится, шельмует.

– Давай, бедолага, догуливай последние сладкие свои минутки. Сейчас без меня тобой займутся, – подбадриваю «лежальца», заметив вдалеке фигуру с лопатой и с ним еще двоих в форме. Приближаются быстро, кучно, движения троицы удивительно скупы, и в этом чувствуется угроза. Словно бойцы в штыковой… Вылеплены но одном постаменте… А тот на колёсах… И сзади его пионеры толкают.

«Какой постамент? Какие на фиг пионеры? Так собранно, по-деловому в неблизкий винный стремятся, за четверть часа до закрытия».

«Согласен, так ближе к жизни».

– Ни пуха тебе, – киваю телу и двигаю к маме.

– Ма-а… – напутствуют меня в спину.

Идти мне недолго, минут двадцать, максимум полчаса, если с привычных раскопов обрывов-прорывов подземного коммунального дачники опять растащили настилы. Путь мой лежит мимо церкви. Церковки – настолько она миниатюрна, аккуратна. Недавно ее подновили, и теперь она смотрится нарядно, празднично. Прямо пасхальное яичко, сработанное ювелиром, неведомо как очутившееся в ожерелье из битых непогодой бетонных плит и грустно-серого кирпича. Печали окружающей церковь картине как всегда добавляли кривенькие и ржавенькие карликовые изгороди, разгораживающие грязь на тротуарах от грязи вдоль дороги. Последняя побуждает задуматься о бесконечности ухудшений – даже грязь возможно загадить. Инопланетяне, приземлись они поздней ночью, когда тут все вымирает, решили бы, наверное, – попали на кладбище. Так все совпадет с описанием в Гугле – склепы, изгороди, церковка… Ну да, склепы намного больше обещанного, заборчики, наоборот, – поскромнее, а с церковью все тип-топ. И ведь не такое нелепое их посетит предположение – столько загубленных судеб и зарытых надежд скоплено в этих местах. «Вот только чужое копать не надо, свое собери», – изрёк бы мой мудрый кореец.