Ирина Зорина - Сухих соцветий горький аромат

— Сейчас. Хочу, чтобы воспоминание о знакомстве с тобой в его уме неизменно связывалось с сообщением, которого он ждал, наверное, всю жизнь.

Я взяла Марка за руку и крепко её сжала.

— Спасибо, — полушёпотом сказала я.

Марк тепло улыбнулся. Лифт открылся, мы вошли в подъезд, повернули налево и оказались перед дверью квартиры Марка. Он достал ключ и быстро вставил его в замочную скважину. Щелчок, и моё сердце подскочило к самому горлу. Дверь открылась. В квартире стоял приятный запах печёного перца, помидоров и специй, не было слышно ни звука.

— Пап? — крикнул Марк.

— Я тут-тут, — послышался голос из кухни, — проходите.

Марк отправился в кухню первым, и через секунду я услышала его задорный смех. На душе стало спокойнее. Я быстро сняла обувь и последовала за ним. Посреди комнаты стоял уже хорошо знакомый мне пожилой мужчина, на нём был надет широкий фартук с разноцветными геометрическими фигурами, а в руках он держал прихватку. Окно было открыто настежь, но в комнате всё равно было нестерпимо душно.

— Извините за жару, — сказал он, — вас так долго не было, а я не знал, чем себя занять, вот и решил сообразить свою фирменную пиццу. Скоро будет готова, — тут он протянул мне руку и дружелюбно произнёс, — Олег Николаевич.

— Аня, — пролепетала я.

— Будем знакомы, — мужчина крепко пожал мне руку. Мне вдруг стало спокойно, и я ему улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, затем отпустил мою руку и повернулся к плите.

— Присаживайся, — сказал Марк и пододвинул мне стул. — Ну, ты, пап, даёшь! Давненько я твою пиццу не ел. Порадовал!

— Должен ведь и я хоть изредка тебя чем-то радовать, — усмехнулся отец, и возле его глаз собрались глубокие длинные морщины. — Тем более, сегодня такой необычный день. Достань-ка из нижнего шкафчика вино, хорошее, я сам выбирал. Выпьем за знакомство.

— Может не стоит выпивать, — в глазах Марка заиграли смешливые искорки. Я залилась краской.

— Прекрати. Доставай, говорят тебе, и не разглагольствуй!

Марк послушно достал вино, но глаза его по-прежнему смеялись.

— Думаю, мы выпьем не только за ваше с Аней знакомство.

— А что, есть ещё какой-то повод? — Олег Николаевич сразу всполошился и как-то странно посмотрел на меня. Заметив реакцию отца, Марк громко расхохотался.

— Ох, насмешил!

— Чем же это? — сконфужено и немного растеряно, но в то же время стараясь придать голосу оттенок строгости, проговорил отец.

— Ты всегда настороженный такой, как бывалый охотничий пёс, — дразнил отца Марк, не обращая внимания на его тон. — Садись, сейчас расскажу, за что пить будем, только не волнуйся так уж сильно, новость тебе понравится.

— В жизни всегда лучше быть начеку, никогда не знаешь, которая доска гнилой окажется, — прокряхтел отец. Достал из духовки румяную пиццу с сочными красными и жёлтыми ломтиками перца и помидоров, расплывшимся сыром и поджаристыми кусочками ветчины, поставил её на плиту, довольно прищёлкнул языком и покачал головой. — Хороша вышла пицца, — он улыбнулся так по-детски радостно, просто, что я невольно восхитилась им. В тот момент не было в нём ни капли горделивой заносчивости или бахвальства, лишь только искренность и некая забытая многими, отброшенная, словно устаревший хлам, совсем не сочетающаяся с грубым обликом этого сурового мужчины непосредственность. Внутри меня отозвалось родственное чувство, и на душе стало теплее.

Тем временем Марк откупорил вино, разлил его по бокалам, сам уселся на небольшой деревянной табуретке между мной и отцом, взял свой бокал и сказал:

— Первый тост произнесу я, — он замолчал, а я смотрела на Олега Николаевича, боясь пропустить его первую реакцию. — Выпьем за моё зачисление в аспирантуру! — Марк высоко поднял бокал, вино всколыхнулось, заискрилось, словно рубин под яркими лучами горячего солнца.

Отец Марка не шевельнулся и какое-то время тупо смотрел перед собой, не произнося ни слова. Мы тоже замерли, не зная, чего ожидать. И тут он всхлипнул и разрыдался, словно малое дитя. Он плакал как-то неловко, беззвучно, лишь изредка вздрагивая и сутулясь. По его грубому лицу ручьями лились слёзы, а он растерянно вытирал их большими мозолистыми ладонями, то и дело повторяя: «Спасибо, сынок, спасибо». Марк, тоже, видимо, не ожидавший такой реакции, будто оторопел, но через мгновение поднялся с места, подошёл к отцу и обнял его. Тот припал к его плечу, зажмурил глаза, от чего всё лицо его скривилось и сморщилось, точно печёная картофелина, и разрыдался ещё сильнее. Он силой сжимал свои тонкие губы, пытаясь заглушить рыдания, но громкие всхлипывания всё равно вырывались наружу и становились всё громче.

— Ну, перестань, пап, — уговаривал его Марк, похлопывая по спине. — Чего ты так расчувствовался? Ты же знал, что я подал документы на поступление, неужели думал, что не поступлю?

— Извини, сынок, прости меня старого дуралея, — проговорил он, отстраняя от себя сына и вытирая тыльной стороной ладони припухшие глаза. — Просто я так долго ждал этого момента, так давно к нему готовился, что когда он наступил, совсем потерял голову от счастья. Спасибо тебе.

— Да успокойся пап, я же это не только для тебя делал, — попытался пошутить Марк, но шутка получилась неудачная, и он сам скривился. Но, быстро оправившись, добавил: — и никакой ты не старый, ты ещё мужчина хоть куда.

— Чушь не неси, — грубо оборвал его отец, но затем осёкся и, переменив тон, заговорил спокойнее, словно ощупывая и взвешивая каждое слово, перед тем как его произнести. — Когда-то был хоть куда, но это время давно прошло. Когда-то был и очень счастлив… Вот и сейчас счастлив, спокойно у меня на душе. У вас молодых вся жизнь впереди, а у нас она уже к закату клонится. И моя уж озарилась багровым заревом, — он посмотрел на Марка тоскливо, моё сердце сжалось и заныло, заныло так, как скулит собака, когда её исподтишка больно пнёт нерадивый хозяин. — У меня рак, сынок… вот так-то… незаметно жизнь пролетела.

Марк сидел оглушённый и бледный, глаза его остекленели, а губы изредка нервно вздрагивали.

— Почему ты мне не говорил? — резким полушёпотом зло спросил он, и по его щеке побежала горячая слеза.

Отец громко хлопнул ладонью по столу и резко вскочил с места, шумно отодвинув стул.

— Почему? Почему? — горестно прокричал он, в его голосе дрожало отчаяние. — Потому что я сам только недавно узнал. А как узнал, приехал к тебе… помириться хотел, — он замолчал, бросил мимолётный взгляд на склонённую голову Марка, затем отвернулся к окну и, бессильно опустив руку на подоконник, проговорил: — А для чего я должен был об этом рассказывать? Чтоб ты меня пожалел? Чтобы на твоём плече поплакать? Ни к чему мне всё это. Я хочу последние дни прожить спокойно, без драмы. Я вообще не собирался тебе рассказывать, да как-то само получилось, расчувствовался, наверное.