Никита Немцев - Русский бунт

— Просто надо, чтоб границы исчезли: чтоб в одном наушнике Фёдоров играл, а в другом Летов. — Дёрнов продолжал расхаживать (руки сплелись в замочек за спиной). — Чтобы Достоевский прикорнул на груди у Толстого!

— «Бракосочетание рая и ада», Блейк, ну. — Шелобей взял философский аккорд. — Абстрактные телеги ты толкаешь. А делать-то что?

— Да эти книжки все — неважно вообще. Одно и то же там — как и в политике. Я ж вам про незавершённость, про настрой мысли. С бунтливой мыслью — хоть дворником работай, хоть школы грабь, всё равно спасёшься. — Дёрнов наконец-то сел на стул, обхватив спинку руками.

— Бунт — это отказ и утверждение себя, — проговорил я. — Но не получится же отказаться от всего. Реальность нас крепко держит.

Шелобей встал и принялся убирать гитару в чехол:

— Где твоя Таня, кстати? Жрать охота.

— По делам ушла.

— Она не сказала, по каким? — улыбнулся Толя.

— Не сказала, — ответил я раздражённо.

— Ну да. — Шелобей покончил с молнией и обернулся к Дёрнову. — А абсолютный бунт — это отказ от мира. Но зачем-то же он дан. И чего от него тогда нос воротить?

— Хя-хя-хя-хя-хя! Не дан, а ты сам себе его дал. Ты можешь с ним сделать что угодно — каждую секунду! Каждую секунду!.. — Дёрнов обхватил спинку стула, как мягкую игрушку. — Нет, ребят, абсолютный бунт — это отказаться от отказа.

Раздался звонок в дверь.

— Наверное, Таня, — я поднялся было.

— Я открою. — Дёрнов был, конечно, проворнее.

Какие-то голоса, какие-то шарканья, какие-то шаги — Дёрнов явился с непонятным мужиком (он выглядел как человек, который снимается в фильмах Дэвида Линча). Мужик этот был лыс, примечателен ушами (в левом красовалась скрепка), крив носом, помят жизнью, одет добротно — в свитере геолога с дурацким горлом — и всё растерянно улыбался.

Толя недовольно плюхнулся на диван. А мужик вошёл, постоял в дверях — (он всё тёр руки) — и стал рассеянно ходить: схватил кружку и осмотрел её, как античный горшок, потом поставил на место и стал изучать карандаш: наконец дошёл до колонки и с важным видом потеребил драпировку.

— Садись ты уже, — сказал Дёрнов. — Это Шелобей, это Парикмахер, а это мой отец.

— Очень рад! Катастрофически рад! — радостно вскрикнул Дёрнов-старший и оторвал сначала мою руку, а потом Шелобееву. Невозможно долго тряся эту руку (всё на ногах), он тараторил, как ошпаренный: — Спасибо, Парикмахер, спасибо, родной! Это фамилия такая — Парикмахер — да? Отличная фамилия! Я понимаю, что такое помочь страннику! Ужасно неудобно! У моей жены сейчас болезнь! Пустяковая — а всё же болезнь! Вот, приехал! А тут вы! А я к вам! И сразу нашёл! От метро удобно! Спасибо!

Шелобей осторожно отобрал свою руку. Дёрнов-старший улыбнулся ещё более жалко и опять принялся бессмысленно ходить.

— А… Как вы нас нашли? — спросил я вежливо.

— О! Это целое письмо было! — Он явно рад был новой теме. — Письмо — представляете — от «благодетельницы»! Немного с угрозами, но ужасно великодушное! — Он рубил руками воздух. — И, главное, какой стиль! Без словаря и не разберёшь! Ужасно умный стиль!

— Сядь, — почти приказал Толя.

Отец покорно сел.

Все опять замолчали. Живот Шелобея недовольно проурчал.

— Я, знаете, ехал сейчас в метро!.. — Руки Дёрнова-старшего вроде бы успокоились, но он тут же хлопнул себя по левой коленке. — А-ха-ха-ха-ха! Забавно! С мужчиной начинаешь разговор с дорожного случая, а с женщиной — сразу о жизни вообще!

— Суждение сомнительное, — пробурчал Толя.

Пришла Варька: Дёрнов-старший и ей ужасно обрадовался: он схватил её — недовольную — и стал наглаживать.

— Какой красавец! Он породистый, да? Сибирский?

— Это кошка. Её зовут Варвара, — поправил я.

— Ах, кошка! Как чудно! Я вот думал, а если кошка относится к человеку так же, как человек к Богу? Он её кормит, а царица всё равно она! Хе-хе-хе! Это из старых мыслишек! Вам Толя рассказывал про свой бунт? Я всячески одобряю! Сам в молодости панковал! — Он показал на скрепку в ухе.

— А теперь картошку на рынке продаёшь… — сказал Толя в сторону.

— О! Вы любите картошку? — Дёрнов-старший спихнул Варьку и подскочил. — Приезжайте к нам в Кемерово! Или я лучше вам целый ящик пришлю! У нас её столько, что хоть всем ящики посылай! А хорошим людям — как-никак — хорошо!

— Спасибо. С картошкой проблем нет, — сказал Шелобей осторожно.

Я предложил чаю.

— Спасибо! Очень благодарен! Нам некогда! Билет на поезд! Я только на благодетелей взглянуть хотел! Душевное спасибо вам, братцы! — Он, спотыкаясь на ровном паркете, вышел в коридор.

Толя аккуратно прикрыл за ним дверь. Мы с Шелобеем переглянулись.

— Теперь понимаете? — сказал Толя. — Времени совсем мало. — Несколько секунд он постоял, угрюмо глядя в пол, прямо на стык двух досок. — Ладно, мне пора.

— Ты уезжаешь? — спросил я бессмысленно.

— Ну да. Матушку проведать. Ещё во Владивосток по делу сгонять надо.

— Погоди. — Я достал из особого отдела кошелька безбожный пятак и вручил ему. — Из чебуречной «Дружба» — ты, наверное, помнишь.

Толя понимающе кивнул и вставил его в правый глаз, как бы монокль.

Шелобей смотрел на Дёрнова недоверчиво.

— А мы как без тебя? — спросил он как будто опешенный.

— Ну, Шелобей! Ты ж знаешь. Встретишь Будду — убей Будду. — Толя расхохотался, браво хлопнул Шелобея по плечу и подмигнул. — Я ещё вернусь, малышня!

На Таню, естественно, пали всевозможные подозрения: и в письме родителям Дёрнова, и в засаде на Руслана, и в пропавшем носке Шелобея. Как-то мне удалось выловить её в череде мутных дел: я потребовал, чтобы она умерила свои ФСБ-шные замашки. Она играла дурочку и смотрела мне не в глаза. Я не отлипал: пока она переодевалась, пока она была в туалете, пока она ела, пока мыла посуду, — я стоял прямо над её хитрой душонкой и испытующе молчал. Наконец она закурила, забылась и бросила:

— Ну что бы с вами сталось, когда бы не было меня?

— В смысле?

— Бунт ваш — сплошной детский сад. Всякий раз, возвращаясь домой, я чувствую необоримое желание спросить: «А взрослые дома есть?».

Комикс был интересный: Лидины тонкие пальцы перелистывали страницы. Дреды в каком-то испуге разбежались кто куда — теперь она была лысая («Да психанула просто…»), в смешной шапке гномика. Строгая, вся в чёрном, неподалёку от выхода, Таня ходила, тяжело сложив руки на груди и презрительно взглядывая на обложки.

— Какое плебейское развлечение! — сетовала она, проходя мимо носа Лиды. Та подняла взгляд.

— Ты из какого века вообще? — Лида перелистнула страницу и опять уткнулась. — Почитай «Хранителей», что ли, — там, блин, такое!..

— Благодарю, но в отличие от тебя мне нет нужды в картинках. Лучше перечту уж Достоевского.

— Точняк! Тут был где-то комикс по «Преступлению и наказанию»…