Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

P.S. Отец, почта в Риме стала просить баснословные деньги за одно бумажное письмо. Знаю, что это низко для нас — пользоваться голограммой, но, может быть, ты разрешишь мне, в качестве экономии, иногда присылать вам обычные сообщения, а не бумажные письма?».

Игоречек взял с полки кедровую шкатулочку и положил сложенное письмо поверх других писем сына.

— Все-таки, римская бумага — самая лучшая, — заявил Игорь, нюхая письмо. — Дорогая, я отправлю Валерочке «Фауста», ты не против? Все равно мы его больше не перечитываем, а продав одну книгу, Валерочка сможет лет десять жить в Италии не зная хлопот. И еще, может, все-таки купим в дом устройство для голограмм? Как оно там называется, забыл. У соседей, кажется, есть такое, нужно у них спросить.

— Только через мой труп в нашем доме появится плебейское устройство! Ты хочешь, чтобы приличные люди над нами смеялись?

— Нет, что ты, Катенька, я ничего не хочу. Поступим, как ты считаешь нужным.

Трясущейся рукой Катя наколола на золотую вилку консервированный персик и, отправив его в рот, стала медленно жевать вставными зубами.

— Есмин, когда я, наконец, увижу кофе? — с негодованием спросила Екатерина Валерьевна, и впервые посмотрела на стопку листов. Прочла название. Что-то далекое кольнуло ее обленившееся сознание.

— Несу, хозяйка, — откликнулась служанка, и в этот же миг на весь дом раздалось эхо разбитой посуды.

— Уволю, — раздраженно процедила Катя. Она взяла стопку листов, встала с кресла и направилась к входной двери.

— Да брось ты, Катенька, у нас полно сервизов. Есмин — хорошая домработница.

— Подбери слюну, старый кобель. Я не для того ее нанимала на работу, чтобы она мои фарфоровые чашки била. Каждая чашка — целое состояние.

— Катенька, да у нас столько денег скопилось, что мы можем миллионами их покупать и разбивать.

Екатерина Валерьевна вышла на крыльцо, села на блестящие от полировки мраморные ступени. Немного посидела, чтобы успокоить сердце и нервы. Пахло розами. Она одобрительно оглядела машину, работающую на дизельном топливе, — символ их достатка и высокого положения в обществе, перевела взгляд на сосновый бор через дорогу. Все пихты, кедры, ели и сосны были как на подбор. Высоко в небе пролетела электрическая капсула, напоминающая морскую гальку. Катя скривилась.

— Кто вообще пускает этих жалких плебеев в район, где живут порядочные люди?

Рукопись свалилась с ног. Кряхтя, Екатерина Валерьевна подняла листы, собрала в кучу и принялась, наконец, читать:

Незаконченная Рукопись Максима Еременко.

Все мы подобны глине в руках горшечника, которому ни один сосуд не вправе сказать: для чего ты сотворил меня в таком виде?

Д. Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».

1.

Пролог.

Дверь в сенях отворилась, и на улицу, отбрасывая медвежью тень, вышел старик. Кряхтя и сопя, он кое-как уселся на просевшие ступени, примостил рядом палку, и уже было полез в карман за кисетом, как увидел семенившего по дороге Ивана Громыко, по кличке Валет.

— Сейчас опять будет махорку просить, трутень.

— Здоров! — крикнул Валет, подходя к дому.

В его сухопаром теле, с рождения состоящем из одних только костей, каждое извлекаемое связками слово напоминало брошенный в водосточную трубу камень.

— Здоровее видали, да не испугались, — ответил дед Толя.

— Чего сердишься с утра? Опять камни в желчном пузыре мучают? Так я в этом не виноват. Лучше позови жену. Она завчера Гале закваски на хлеб обещала дать.

— Люба пошла в храм ни свет, ни заря, — постарался сказать дед Толик настолько утвердительно, насколько позволяла одышка.

— В храм?

— Объявление же неделю на почте висит. Священник из Москвы приехал проповедь читать. Любка, нет, чтобы яблоки в банки закатывать, помчалась на паперть.

— Слушай, не видел, — почесав лысую голову пальцами, оправдывался Валет. — Я со спиной маялся.

Образовалась пауза. Дед Толя принялся выковыривать опилки из кепки, а Валет достал из кармана рваную пачку папирос «Полет» и, с досадой вытряхнул из нее табачные крошки.

— А ты чего не пошел? — спросил Валет, убирая смятую пачку в карман. — Может, чего толкового скажут.

Дед постучал палкой по колену и промолвил:

— Что толку идти? Раньше хоть председатель по делу говорил, а теперь кому? Отговорились все. Ты, кстати, моего пса не видел? Второй день дома нет.

— Нет, не видел.

— На хлеб и воду посажу, как вернется.

— И что совсем не страшно помирать? — спросил Валет. — Ты же, Толик, бидоны с молоком в алтаре грузил.

— А чего мне бояться? — не сразу и без желания ответил старик. — Я — человек с рождения подневольный. Где разливали молоко — там и грузил.

Мать говорила, что Бога нет, отец с фронта писал, что Бога в окопах не нашел, и председатель все время повторял, что нет этого Бога вашего.

— А теперь на погосте возле храма лежат, а сверху тургеневские лопухи растут.

Валет понял, что ляпнул лишнего, и от греха подальше отошел на несколько десятков шагов назад.

— Ты мою мать и отца не трогай, — ответил Толик, покрываясь пятнами на эрозивной от казахских ветров коже. — Они идеей жили. Это тебе не окурки по селу собирать.

— Ладно, ты только не волнуйся, Толик. В нашем возрасте вредно. Что уж и сказать ничего нельзя? Я же пошутил.

— Шутят бездари, а я спину гнул с десяти лет.

— Язык мой — враг мой, — несколько раз ударив себя по губам, подумал Валет. — Сейчас понесет деда: дочке квартиру в городе купил, себе дом построил, сервант от похвальных грамот пухнет.

— Дочке квартиру в городе купил! Себе дом построил! Сервант от похвальных грамот пухнет! Перед людьми мне не стыдно.

Толик закашлял в кулак. Валет поднял с земли бычок, обнюхал его со всех сторон и щелчком отправил в крапиву, упирающуюся верхушками в небо.

— Иди по-хорошему, — вытирая платком пот со лба, промолвил Толик. — Знаем мы вас. Всю жизнь ворчите на государство, а сами палец о палец не ударили. Будь председатель жив, он бы тебе все мослы пересчитал палкой.

Когда от Валета остались лишь следы на песке сорок первого размера, дед Толя сидел и радовался, что смог защитить идеалы, впитанные с молоком матери. И даже не уродившийся в этом году табак, которым он набивал обрывок пожелтевшей газеты «Правда», не портил ему настроения.

— Кто, если не я?! — думал он, рассматривая потрескавшуюся ладонь. — Нет, все правильно сделал.

Он поджог от спички самокрутку, разогнал больших болотных комаров, и еще раз посмотрел на ладони: на желтые от никотина пальцы-сосиски, на многолетнюю, возможно еще казахстанскую, грязь под ногтями.

— Неужели и правда, зря прожили мы жизнь? — спросил он так тихо, словно испугавшись своего же вопроса. — Сколько людей растворилось в полях, на лесозаготовках, в карьерах, за баранкой полуторок — и все зря? Нет, не может этого быть…