Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

Старуха сняла давно нестиранную косынку, обнажив седые волосы, больше похожие на щетку для мытья посуды. Достала из кармана пиджака гребешок и слегка причесалась, посыпав черную юбку кожными струпьями. Потом кое-как взяла артритными пальцами подарок из портсигара старика, сунула в уголок рта, между двумя морщинистыми складками, и подкурила от газовой позолоченной зажигалки.

— Слушай сосед, ты когда собираешься помирать? — попыталась пошутить старуха, погрузившая лицо в серый дым. — Меня, что ли, пережить захотел?

Дед потушил окурок, смяв его о ступеньку.

— Сам давно хочу понять, каково это, когда тебя закапывают.

Зажужжала муха, попавшаяся в сети паука. Дед стал кашлять. Организм еще сопротивлялся.

— Персиков хочется консервированных, — проговорила Екатерина Валерьевна.

— В саду несколько яблок упали. Может, Вам принести?

— Нет, не хочу яблок. Дед с бабкой столько банок с желе закатали, что до сих пор не поела. Плесневелые стоят.

Она попыталась сплюнуть, но слюна, пропитанная никотином, растянулась и повисла, будто паук на паутине. Старуха достала из кармана сальную тряпку и вытерла рот. Сигарету она жадно выкурила до самых подушечек пальцев, еще несколько раз затянувшись для верности.

— Зимой топить печь чем думаете? — соскабливая ногтями плесень на дряблом подбородке, прошипел старик.

Старуха ничего не ответила, словно заснула на ходу.

— Ладно, Екатерина Валерьевна, пойду к себе. Почитаю немного. И, вот еще, возьмите.

Он высыпал все папиросы из портсигара ей на юбку. Она проводила соседа взглядом, до калитки и закрыла глаза. Над домом каркая, летали жирные вороны.

— Екатерина Валерьевна? — прозвучал жеманный голосок. — Как я рад, что застал Вас дома! Вы неуловимы. Похвально для вашего почтенного возраста. Хотя, о чем это я? Для женщины возраст заканчивается в двадцать пять лет.

Человек, каким-то образом не приводя при разговоре в движение ни один мускул лица, расхохотался в одиночку, но поняв, что старуха не реагирует, продолжил, надев на лицо другую маску:

— В общем, ближе к делу, Екатерина Валерьевна. Я представляю попечительский совет. Буду заниматься проблемами стариков, инвалидов, детей-сирот. Зовут меня Павел Максимович. Знаю, как тяжело одной в таком возрасте, и я готов оказать посильную помощь. Совершенно бесплатно. Вот каталог предоставляемых услуг. Ознакомьтесь. Ах, да. Давайте я лучше сам прочту. Или может быть…

Полноватый человек выдавил из себя все красноречие и выложил козырь, словно бы тюбик, из которого выдавливают мазь, боясь что-то оставить. Старуха по-прежнему отрешенно смотрела в сторону, но стоило подойти к ней вплотную и подставить ухо к голове, то можно было разобрать шум работающих старческих извилин. Что-то щелкало. Какая-то мысль зародилась под пучком сальных седых волос.

— Может быть, мы пройдем в дом? — с надеждой спросил Павел Максимович, заглянув старухе прямо в остекленевшие глаза. — А то больно жарко становится.

— Ты…?! — дрожащим голосом, произнесла Катя. — Ты жив…?!

Семен Иванович сидел у окна с включенной лампой, локтями опершись о стол, чтобы меньше чувствовать боль в спине, и с увеличительным стеклом читал Чехова, «Палату №6». Он оторвал взгляд от потрепанной книги, и сквозь давно немытое, заклеенное пластилином стекло, посмотрел на соседку, так и сидевшую, под слепым, как и она, небом.

— Старая дура, — сказал он, протирая тряпкой очки. — Отстроить такую домину и жить на старости лет одной. Ладно, мне природа здоровья не дала, прятался от девок. Я столько земли не перекидал лопатой, сколько она денег! Не понимаю, что с ней такое произошло?

Засвистел чайник.

— Слышу, слышу, сейчас.

Чайник надрывался и свирепел, требуя, чтобы на него, наконец, обратили внимание. Крышка затанцевала по горлышку чайника.

— Да иду, иду, — сказал старик, еще раз посмотрев в маленькое окошко, и поспешив к дровяной плите.

Когда он вернулся, держа полотенцем эмалированную кружку, на крыльце уже никого не было.

3.

Катя читает свой дневник.

— Кто мертв? — опешив, спросил Павел Максимович. — У меня все анализы в порядке.

— Но как, Максим?! — с неподдельной радостью спросила старуха.

— Меня Павлом зовут. Максимом звали моего отца, но это не имеет никакого отношения к делу, Екатерина Валерьевна.

— Сын…, — повторила старуха за помощником, словно впервые слышала такую комбинацию звуков.

Она с трудом поднялась со ступеней, взяла палку и, шаркая ногами, пошла в дом. Павел Максимович проводил ее взглядом, соображая прикидывая дальнейший план действий.

— Заходи, — донесся из темноты приглушенный голос старухи.

Павел Максимович для приличия постучал кулаком в дверь, набрал в легкие промозглого воздуха и вошел. Дом сморщился, словно вдохнул табачного дыма, и зачихал.

Горшки, книжные шкафы до потолка, репродукции картин, трехъярусная люстра, вазы — все застыло в пыли и саже, как жуки в янтарной смоле. Источником сажи, скорее всего, была печка-буржуйка и кирпичный камин, в котором кто-то неумело вывел трубу от печки. На полу лежал персидский ковер, точнее, уже не ковер, а подгоревший вспенившийся омлет, наступать на который не хотелось. На ковре стоял круглый, массивный дубовый стол, покрытый засаленной, в нескольких местах порванной, скатертью. На столе расположилась стеклянная квадратная пепельница с множеством старых и свежих окурков разной длины, а так же, выделяющаяся из общего фона, чистая фарфоровая тарелка и чашка с позолоченной окантовкой.

Взгляд Павла Максимовича остановился на заваленной хламом изогнутой лестнице, уходящей наверх. Сложно было представить, что когда-то по ней поднимались люди.

— Лестницей не пользуетесь, Екатерина Валерьевна?

Послышалось падение ложек из соседней комнаты, возможно кухни, судя по приколоченной табличке с нарисованным половником. Старуха не отвечала.

— Наверное, не слышит, — подумал он и прошел на кухню, тут же вляпавшись ногой во что-то мягкое и склизкое.

Приглядевшись, Павел глазами отделил старуху от деревянного стола и заботливо забормотал:

— На улице еще день. Может, открыть окна и проветрить? Впустим свежего воздуха.

Старуха, молча, накачала с помощью насоса воздух в примус и, чиркнув спичкой, зажгла слабенький огонь в горелке. Подождав секунд десять, она повернула маленький вентиль подачи топлива, и пламя стало разгораться сильнее.

— Кофе хочу сварить, — сказала она, повернув голову в сторону заваленной грязной посудой раковины. — Люблю свежий кофе. Без всего теперь могу прожить, кроме трех вещей.

— Каких вещей, позвольте поинтересоваться? — с интересом спросил Павел Максимович, достав из кармана пиджака блокнот. Екатерина Валерьевна перевела взгляд на примус и ответила под сморщенный нос: