Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

— Мать честная! Кажется, стоит.

— Кто?

— Собор, кто же еще. И, вроде даже ровнее, чем раньше, стоит.

Старуха закашлялась, и ей потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.

— Ладно, Екатерина Валерьевна. Он-то стоит и еще может столько же простоит, а я окоченел совсем. Пойдемте.

Бабка почесывала свою макушку и качала головой.

— Хотя, раз сеткой обтянули, значит, все-таки, собираются что-то строить. Меня, когда сына хоронила, через центральные ворота не пустили. Сказали, что от вибрации трактора, который вез гроб, колокольня может обрушиться на людей. Пришлось объезжать. Тут, кстати, проход есть. Полезли. Я, может быть, последний раз на своих ногах прохожу в этом месте. Потом уже нести будут.

Металлическая сетка затряслась, и бабка растворилась в промозглом сыром тумане, как будто ее здесь и не было. Туман был таким тяжелым, что Павел почти физически ощущал его на своих плечах.

Он глубоко вздохнул, постоял немного, топча грязь под ногами, решаясь, идти или нет, и, все-таки нащупав рукой порванную рабицу, полез за старухой.

— И где она? Ау! Екатерина Валерьевна?! Вы где? Я Вас не вижу.

Старуха не отвечала.

— Что ты кричишь, как резаный поросенок? — послышался приглушенный голос бабки. — Иди сюда.

Павел прошел на голос еще десяток шагов и тут вспомнил, что забыл керосиновую лампу за сеткой. Наконец, он нащупал рукой шершавую мокрую стену, и ведя по ней рукой чуть не упал, когда не почувствовал опоры. Он посмотрел перед собой и вдруг понял, что пространство немного подсвечивается. Мерным, желтоватым светом. Он поднял голову и увидел под потолком свечную люстру с тремя зажженными огарками. Осмотрелся вокруг. Пахло красками, шпаклевкой, свежим деревом и воском.

— А теперь смотри, — гаркнула Катя, направив луч света на боковую стену.

На стене висела икона.

— Ну и что? Что здесь такого? Это же вроде бы храм, а не цирк?

— Я не сразу узнала лицо, но отчетливо поняла. Лицо знакомое. Вот только откуда? Прыгала с одной извилины на другую, словно заяц, как вдруг меня осенило. Точно! Это же тот мужик, что лежал с отцом в реанимации.

— Ну и что?

— Да что ты заладил: ну и что, ну и что?! А то! Почему его изображение на иконе? Он что, святой? Ерунда какая-то.

— Ну, раз изображен, значит, может и был святым. Нас с вами на иконах точно не нарисуют. Я в этом вообще ничего не понимаю. Может быть, решили сделать музей? Или еще что-нибудь откроют. Вы же говорили, что раньше тут был молокозавод. Может, они опять молоко будут производить.

— Молоко? Посмотри туда.

Она посвятила фонарем дальше по центру.

— Завод, говоришь?

Свет выхватил из сумрака закрытые целлофаном иконы: Иисуса Христа, Богоматери, ангелов; большой крест над воротами и несколько средних колоколов в открытых деревянных ящиках.

— Ну да. Точно не молоко собираются пастеризовать.

— Тихо. Ты слышал?

— Что слышал? Не пугайте меня, Екатерина Валерьевна.

— Тут кто-то есть, — сказала старуха, водя фонарем по дальней стене. — Там, кажется, кто-то стоит.

— Да вроде нет там никого, — неуверенно сказал Павел. — Пойдемте лучше отсюда. Мало ли, кто тут.

Старуха подождала, пока Павлуша выйдет из храма, неумело перекрестилась и прошептала:

— Достойное по делам моим я получила.

Она поспешила за Павлушей.

— Точно не знаю, но, кажется, вон туда надо идти.

— А если ворота закрыты на замок? — выводя что-то палкой на земле, перестраховался Павлуша.

— Тогда не знаю, — пожала она впалыми худыми плечами. — Должны быть открыты. Их никогда не запирали, сколько себя помню.

Наконец, спотыкаясь о мешки со строительными смесями, лавируя между кирпичными блоками и катушками с кабелями, они почти случайно вышли, несколько раз уткнувшись в ограду, к открытым чугунным воротам.

— Этот скрип я ни с чем не перепутаю, — почему-то горделиво сказала Екатерина Валерьевна. — Сколько раз просила Семена смазать ворота, а он, паразит, так и не смазал. У меня с детства от этого скрипа дрожь по всему телу пробегает.

— Пошли домой, пока не рассвело. Нужно одежду просушить и отдохнуть перед дорогой.

Семен Иванович ворочался на кровати и еле слышно стонал. Потом резко открыл глаза и уставился в потолок. Он провел ладонью по лбу, на котором выступила болезненная испарина, ощупал редкие, седые волосы. Старик дышал тяжело, как бы проверяя каждую порцию поступающего в легкие воздуха.

Его синяя костлявая рука ухватилась за боковую спинку кровати и, собрав все силы, он приподнялся. Посидел, немного свесив одну ногу. Потом кое-как встал и, шатаясь, доковылял до стола, где спичкой зажег керосиновую лампу. Не гася спичку, он сел на табурет и, покопавшись в пепельнице, нашел подходящий бычок. Сунул его в безжизненный рот и закурил. Стоило спичке потухнуть, как дед тут же закашлял.

Часть дождевых капель поглощала прохудившаяся крыша. Капли стучали по шиферу, хаотично, но при этом монотонно, словно нетрезвый барабанщик в каком-нибудь захудалом кафе разучивал новую песню. Остальная часть капель, по замыслу деда, должна была падать в заранее расставленные по полу тазы и кружки, но те все равно брызгами разбивались о пол, печку, стол и лежащие стопками плесневелые книги.

Семен Иванович отдернул желтую то ли от цвета ниток, то ли от грязных пятен, шторку, и посмотрел в маленькое окно. В доме напротив мерцали тусклые блики света.

— Что это она не спит? — хрипло проговорил старик, крутя в пальцах дымящийся бычок.

Внезапно дверь на четверть открылась и появилась старуха, опиравшаяся на трость. Она немного постояла, оглядываясь по сторонам, и стала медленно спускаться по ступеням.

Семен Иванович тут же потушил лампу и задернул шторку.

— Тьфу ты, несет неладная!

Сначала послышался скрип калитки, потом шаги, а следом — глухой стук трости в дверь. Старик потушил бычок и с неохотой поплелся к двери:

— Да слышу я, слышу, — прорычал он, сквозь темень сенцев.

— Семен, открывай. Дело есть.

— Какое у тебя дело может быть, старая дура? — пролетела в сморщенной голове старика мысль. — Тебе на кладбище нужно лежать горизонтально, а не о делах думать.

Он отодвинул влево задвижку, и с расчехленной дежурной улыбкой открыл дверь.

— Дело есть, — озираясь по сторонам, проговорила бабка.

Потом повернула к нему голову и добавила:

— Мне еда нужна какая-нибудь, совсем немного денег и твой дождевик. Только быстро. Рассвет скоро.

Глаза старика совсем остекленели, верхняя губа, было, шевельнулась, но тут же замерла.

— Ты чего застыл? Говорю мне очень нужно. Все верну. Я в город собираюсь ехать.

— В город?

— Дашь или нет? Времени мало.

— Дождевик дам. Остальное сейчас посмотрю.

— Неси все, что есть. Я в город еду. Слышишь меня? В город!