Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Не разбирая дороги, Лера прорезала толпу, как нож теплое масло. Кто-то уступал ей дорогу, кто-то толкал плечом, кто-то бросал ей вслед возмущенное — эй, блин, ты чего, блин? Лера не замечала ни первых, ни вторых, даже не слышала третьих. Накатившее было умиротворение отхлынуло, как всегда и бывает с волнами. И на обнаженных мокрых камнях разверзлась голодная пасть пустоты. Бабка под ребром покашливала, прочищая горло, — готовилась выть.

Как открыть что-то важное о себе, если и малозначительные вещи тонут в сумраке непонимания? Как отыскать силы, чтобы однажды утром посмотреть на себя в зеркало и задать вопрос — кто я? Неудавшаяся сказочница? Успешный копирайтер, пусть тошнит и от слова этого, и от дела? Непонятый гений, пока еще не распознавший, в чем собственно его гениальность? Или уютная посредственность, быть которой отчего-то стало стыдно. Мир, где жить просто хорошим человеком — мало, как мало просто хорошо делать свое простое и хорошее дело, построили несчастные дети с синдромом отличника. Стены их тюрем выстроили отцы, ругающие за тройки, и матери, задающие извечный вопрос: а почему четверка, почему не пять? Вот сын Шевцовых небось пятерку принес!

И пусть сын Шевцовых вылетел с третьего курса за пьяное нападение и попытку изнасилования, в голове выросшего ребенка намертво засела виновная истина — если дело выходит посредственно хорошо, то это плохо, плохо, очень плохо, иди и умри в углу, все равно десерт не получишь, десерт ты не заслужил. Без сладкого у нас сохраняются здоровые зубы и изрешеченная язвами ненависти к себе душа.

— Я падаю в траву, я прорастаю, я — это перламутровых лесов. — Голос доносился со стороны Нескучного Сада. — Я — край, я — тот, кто исходил по краю тропу с начала до конца веков.

Лера застыла на половине шага. Где-то там, спрятанные деревьями от шумной толпы, звучали стихи. Странные и, наверное, плохие стихи, которые пробрали Леру от макушки до пят. Она медленно опустилась на край лавочки. Пара, сидящая на другом ее конце, посмотрела на Леру неодобрительно, но было плевать. Лера слушала.

— Я — тихий полдень августа, я — вечер, хрустальный звон морозного утра. Я стар, я очень стар, я юн и светел. — Понять, кто читает строки, не выходило, голос искажал хрип микрофона, слишком уж далеко находился источник слов, делающих Лере сразу и больно, и хорошо, и холодно, и жарко. — Я — дева и дракон, я точно та, которой по плечу и дважды в реку, и соленою глыбою во брод. Я — все, что нужно в смерти человеку…

Лера почувствовала, как медленно стекает по спине холодный пот. Она не могла разобрать — красиво ли услышанное ею, но мысль, что кто-то считал себя и малой частицей чего-то большого, и этим самым большим, в один момент пугала и завораживала. Невидимый голос читал стихи ночному парку, хрипел микрофоном, отдавая себя на суд, будто страха в этом мире вовсе не было. Не было постоянной угрозы быть непонятым. Вообще ничего не было, кроме него самого.

— Я продлеваю прерывая род. — На этой фразе Лера поняла, что строки принадлежат женщине — на каком бы узелке своей жизни она ни была, так легко признавать себя частью и целым могла только женщина, пишущая другой женщине о мире, который женщинам и принадлежит. — Вода во мне кипит и льдами стынет, огонь мне шепчет: «Здравствуй же, сестра!» Я здравствую, во веки и отныне, я падаю в траву…

— И я — трава, — закончила Лера, вскочила и понеслась вдоль набережной, только бы не узнать, прозвучат ли аплодисменты в ответ бесстрашной душевной наготе, случившейся в дебрях Нескучного Сада.

Есть ноты, которые не должны обрываться, лучше им бесконечно звучать в сердце того, кто услышал их, поймал и оставил себе — на память о важном уроке от невидимого учителя жизни, который, впрочем, так никогда и не узнает, что стал таковым.

— И я — трава, и я — трава, — повторяла и повторяла Лера, чувствуя, как кипит внутри нее неизведанная могучая сила. — Я падаю в траву, и я трава!

Пока эти слова — простые, бессильные, придуманные кем-то таким же простым и смертным, звучали в ней, разгоняя кровь, пока в каждой клетке ее тела ликовал обретенный вдруг смысл, Лера бежала к Пушкинскому мосту, точно зная, что никогда не шагнет с него. Нет, лишь поднимется по лестнице, проскользнет в стеклянную, мерцающую огнями галерею и выйдет наружу, чтобы по Фрунзенской набережной дойти к метро и уехать домой. Поливать старый фикус, веря, что он однажды оживет. Писать сказки, чтобы однажды — может, через месяц, может, в следующем столетии, кто-нибудь случайно услышал их в темноте и принял на веру каждое слово, как сегодня Лера поверила в чьи-то дурацкие стихи.

— Я — дева и дракон! — пульсировало в ней. — Я — точно та!

Она уже забралась на самый верх лестницы, распахнула прикрытые на ночь двери. Мост, спрятанный от непогоды стеклянными перекрытиями, был похож на гигантскую оранжерею. Не хватало только экзотических цветов и влажного воздуха парника. Шаги звонко разносились под прозрачной крышей, отскакивали от стен, множась, будто по мосту Лера шла вместе с героями ее ненаписанных историй. Можно было перейти на другую сторону и снаружи, но близость открытой воды, такая желанная в начале пути, теперь казалась опасной. Лучше надежно и не страшно, быстро и легко. Закрыть гештальт безумного вечера, вернуться за стол и записать наконец сказку про старуху-банши.

Телефон завибрировал, требуя внимания. Лера щелкнула по уведомлению, ощущая легкую досаду. Любое предложение теперь лишь испортило бы послевкусие. Стоило удалить подписку на пике благодарности к ней, чтобы не было искушения повторить этот вечер, ведь прекрасное не повторяется. Потому-то оно и ценно.

«Никогда не знаешь, где встретишь главного человека всей жизни.»

Вот и быстрые свидания подвезли! Лера фыркнула, покачала головой — надо же убить впечатление о себе непроходимой пошлостью. Нет ничего смешнее и нелепее женщины, решившей, что организованное в очередном анти-кафе мероприятие, где жадные до внимания и уставшие от тоски люди знакомятся с такими же отчаявшимися, может принести плоды в лице того самого красавчика, которому не жалко посвятить всю себя. Впрочем, эта нелепость работает в обе гендерные стороны, с одной только помаркой — охотники за быстрым свиданием чаще всего охотятся за быстрым перепихоном, лучше на территории той, что поплыла на первых пяти минутах незамысловатого их знакомства.

Лера засунула телефон в карман, решая, успевает ли до закрытия метро или стоит прямо с набережной вызвать такси до дома. Это были приятные размышления, настолько земные и далекие от фатальных мечтаний последнего шага в тяжелые воды реки, что казалось — они просто не могли возникнуть в одной и той же голове. А что если внутри каждого живут тысячи «я», а управление телом просто переходит из рук в руки, согласно особой субординации? Эдакая повсеместная шизофрения, потому добродушный старичок идет и топит котят, появившихся на свет в его сарае, а счастливая роженица выкидывает младенца из окна. Сбой в системе передачи управления, мол, накладочка вышла, извиняйте. А уж если в голове коротит постоянно, тут псевдо-нормальность сменяется диагнозом, записанным недрогнувшей рукой врача — точно такого же психа, как и его пациент, только умеющего держать под контролем свои темные мысли и неожиданные желания.