Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Успокоившаяся было паника захлестнула меня с новой силой. Грудь стиснуло тяжестью. Я резко обернулась, не зная, что увижу перед собой.

Но у крыльца никого не было. Только ближайший куст смородины качался, роняя тяжелые капли, словно кто-то прыгнул в них, скрываясь из виду. Я подалась вперед. На мгновение мне показалось, что я заметила скользивший между веток серый пушистый хвост. Но наваждение тут же исчезло.

Я помотала головой. Дыхание медленно, но верно восстанавливалось.

— Это все долгая дорога и голод, — зашептала я, стараясь дышать глубоко и ровно. — Это все глупая ссора. Это все злость на маму. Это все стресс и потрясение. Я не схожу с ума. Я не схожу с ума. Никакой кошки нет. Нет. Никакой. Кошки.

Телефон запиликал в сумке так внезапно, что я снова вскрикнула. Но тут же нервно рассмеялась. Привычный звук вернул меня в реальность, где заброшенные дома остаются заброшенными домами, а кусок пыли, выскочивший из дома на сквозняке, совсем непохож на кошку, которую никто кроме деда и не видел.

«Добралась?» — написал Мишка, забыв про привычные смайлики.

«Да», — набрала я и хотела отправить, но синий мишка на связке ключей, неодобрительно поблескивал, глядя на меня. — «Добралась, дорога жуть, здесь можно фильм ужасов снимать. Приняла шматок пыли за дедовскую кошку».

Отправила и замерла, ожидая ответа.

«Может, это и есть кошка, кто их знает, деревенских. Купи ей молока на всякий».

Страх начал утихать. Если уж Мишка, оплот разумности нашей семьи, допускает, что кошка может быть, значит и мне не зазорно ее увидеть. Слишком непохожим на пыль было то, что я разглядела в зарослях.

«Обязательно, мой капитан».

«Отбой. Завтра позвоню».

И этого обещания мне хватило, чтобы окончательно успокоиться. Дождь, словно почуяв это, закончился, небо посветлело. Где-то за деревьями медленно опускалось солнце, окрашивая все в нежный, прозрачный цвет. Я постояла еще немного и шагнула за порог. Пальцы сами потянулись к выключателю у входа. Сухой щелчок. Пыльная лампочка под потолком затрещала, но все-таки зажглась. Ее тусклый свет терялся по углам, но в самом центре комнаты он был достаточно ярким, чтобы я охнула и попятилась. На меня смотрел дедушка.

Его портрет стоял на средней полке старого комода. Я застыла, рассматривая знакомые черты, узнавая и не узнавая деда. На фото он был совсем стареньким, куда старше, чем тот, что провожал меня из дома год назад. Он сидел на низком диване рядом с комодом. Кадр казался пустым, дедушка — маленьким, испуганным и непохожим на себя. Седые, неряшливо отросшие волосы спускались с висков к плечам. Подбородок заострился, шея стала тонкой, утопающей в складках кожи. Дедушка щурился, глядя в объектив. Морщины трещинками разбегались от его глаз.

Меня замутило. Мама так уверенно твердила, что дед совсем не изменился перед смертью, что я поверила. Но теперь, глядя на его фото, я видела на нем не полного сил мужчину солидных лет, а мертвеца, держащегося на краю жизни исключительно по привычке.

Не дыша я шагнула к комоду, потянулась к фото. Пальцы скользнули по снимку. Гладкая бумага не могла передать теплоты человеческой кожи. Дед смотрел на меня, и в этом взгляде мне читалась тоска, помноженная на глубокое, необъяснимое отчаяние.

Я схватила фото за край и медленно развернула его к стене. Находиться в доме под пристальным взглядом деда оказалось невыносимо страшно. Лампа мигнула, разгораясь. Теперь на обратной стороне фото можно было разглядеть карандашную надпись.

Мне понадобилось время, чтобы решиться, но все-таки я взяла снимок и поднесла его к свету. Тонкая картонка оказалась почти невесомой, оттого так странно было понимать, что в ней осталась частичка моего дедушки.

Глаза слезились. Я моргнула раз, другой, пока неряшливо нацарапанные буквы не сложились в слова:

«Октябрь 2016. Автопортрет. Чтобы помнить.»

Снимок выпал из моих рук и камнем упал на пол, в миг он стал неподъемным, будто вместил всю боль, которую я почувствовала, прочитав эти строчки.

Дед всегда говорил, что не боится смерти, потому что оставил после себя нас. Тех, кто его никогда не забудет. Что же изменилось за год моего отсутствия? Почему он, решивший уехать из дома, вдруг испугался забвения настолько, что снял ненавистный автопортрет?

— Не люблю я это дело. Слишком уж много себялюбия, — говорил он задолго до повальной моды на сэлфи-палки.

Но снимок лежал у моих ног, и его не возможно было отменить. Испуганные, тоскливые глаза деда смотрели в потолок. Мне захотелось прикоснуться к его векам и опустить их. Слишком уж живым был этот черно-белый взгляд.

Но кто-то другой сделала это за меня шесть месяцев назад. И я даже не знала кто. Может, участковый. Или сердобольная соседка. Или кошка прикоснулась к дедушкиному лицу нежной лапкой, провожая в последний путь.

Я вдруг почувствовала, как кружится голова. Мир покачнулся, ушел дугой в сторону, пол стал мягким, или это ноги мои вдруг подкосились. На автомате я шагнула к линялому диванчику, стоявшему сбоку комода, и опустилась на него, поднимая облако пыли. Лампочка мигнула и потухла, но мне уже было все равно.

Веки стали тяжелыми, а руки — того тяжелее. Я почти ничего не соображала. Сил хватило лишь на то, чтобы подтянуть ноги с пола и уместиться на диванчике, насколько позволила его длина. Я даже не сняла промокшую кофту, даже не вспомнила о голоде, о телефоне, который стоило поставить на зарядку. Я видела лишь, как в мигающем свете лампочки дед напряженно смотрит в потолок тревожными, усталыми глазами.

Уже проваливаясь в сон, я вдруг почувствовала, как на диванчик мягко запрыгнуло что-то пушистое, белое и теплое, но не испугалась. Только опустила пальцы в мягкую шерсть. Кошка благодарно замурчала, устраиваясь рядом. Так мы и уснули. Все трое.

Снилась мне линялая, как диванчик, жуть. Я то засыпала, мучительно захлебываясь образами, которые услужливо подсовывало подсознание, то просыпалась, вздрагивая всем телом. И каждый раз кошка была рядом. Она поднимала острую мордочку с аккуратно сложенных лапок, открывала круглые, абсолютно совиные глаза и не моргая смотрела на меня. Я чувствовала на себе этот взгляд и просыпалась. Медленно проводила по ее мягкому боку рукой, чувствовала, как вибрирует внутри тельца что-то живое, теплое, и снова засыпала.

Дождливая темнота за окном медленно сменялась рассветной дымкой. Мне снился Леня, перебирающий листочки на своем дубовом столе. Красивые, ухоженные руки, на среднем пальце правой ямочка от долгого письма, на безымянном — светлое кольцо, гладкое, как жизнь, которую, он проведет с любимой женой. И от этой гладкости, от бликов света на белом золоте я морщилась, стискивая зубы. А Леня продолжал искать нужную ему запись, слегка хмурясь — тонкая морщинка между бровей, — а когда находил, то опускался на стул передо мной, участливый, готовый выслушать любой бред, который я способна на него вылить.