Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

— Иногда я стою у двери и просто не могу взяться за ручку. Мне кажется, что по другую сторону совсем не коридор, не лестница, не двор…

— А что там? — спрашивал Леня, превращаясь в Леонида Васильевича.

— Не знаю… Что-то страшное, что-то, чего не может быть… Как чудище под кроватью. — Я всегда пыталась вывести разговор на шутку, словно бы это могло сохранить меня.

— В детстве ты боялась чудищ под кроватью?

— Я и сейчас их боюсь.

Слова сами собой срывались с губ. А Леня смотрел на меня с таким сочувствием, что больше остального мне хотелось провалиться под землю. Больше, чем узнать, какие же на вкус его губы.

Вкус этот оказался вкусом кофе с рижским бальзамом и коньяком. Интересно, что почувствовал он? Вкус вины, страха и одиночества? Мой личный вкус.

Я вздрогнула и проснулась. На мгновение мне показалось, я снова чувствую горячее, пьяное дыхание Лени на своем лице, тяжесть его тела, силу, с которой он смел все мои запоздалые, жалкие сопротивления. Щеки запылали, я глотнула воздух пересохшим ртом и попыталась встать. Тело, скрученное на жестком диване, отозвалось ноющей болью. В занавешенное тканью окно пробивалось рассветное солнце — прозрачное, нежное, слабое. Пыль кружилась в его лучах. В носу тут же засвербело, я потерлась им об плечо, чтобы сдержаться, и опустила ноги на пол.

И только потом заметила, что кошки рядом нет. Казалось, вот только что она лежала рядом, мурлыкая сквозь сон, а теперь ее не было. Ни на диване, ни под ним, куда я опасливо заглянула, памятуя о чудищах, ни в одном из углов, ни на комоде, словом, в запертой двумя дверями комнате кошки не было. А значит, не было ее и вовсе.

За мгновение паника поднялась от желудка к горлу. Раскаленная лава страха. Я мучительно сглотнула ее, потерла ладонями лицо, взлохматила и без того спутанные волосы и решительно встала. Затоптанный моими грязными ботинками пол укоризненно заскрипел. Мне понадобилось вплотную подойти к комоду, чтобы понять, белеющий у его ножек прямоугольник — фото, которое, в отличие от кошки, мне не причудилось.

Оставаться в комнате, где дед тревожно смотрит на тебя с последнего снимка, было выше моих сил, но и знать, что он продолжает буравить взглядом пол, оказалось еще хуже. Я опустилась на колени, вдохнула раз-другой, после медленно выдохнула, собираясь с мыслями, и одним движением перевернула фото.

Я знала, что увижу там. Вымотанная донельзя, вчера я все равно понимала, что происходит, а значит, сумела разглядеть и дедушку, и его напряженную позу, и то, как он смотрит в объектив, ожидая, когда таймер подойдет к нулю, и фотоаппарат щелкнет, запечатлев увиденное своим зорким, единственным глазом.

Дед и правда продолжал смотреть на меня со снимка. Испуганный, тревожный, отчаявшийся, худой старик, потерявшийся в лабиринтах памяти. Тот же диванчик, боковая стенка комода. Ничего не изменилось на фото за одну-единственную ночь. Ничего, кроме белой пушистой кошки, сидящей на спинке дивана. Она тоже смотрела прямо в объектив: серьезная острая мордочка, стоячие ушки, пушистый, серый хвост, свисающий вниз.

Теперь снимок не казался таким пустым, как было ночью. И рука деда, безвольно тянущаяся к пустоте, теперь тянулась к пушистому боку кошки.

Я проглотила крик, как глотают ягоду с крупной косточкой, а после пытаются выкашлять ее. Острые края царапают пищевод, перекрывают горло, а ты беззвучно кашляешь, понимая, что прямо сейчас задохнешься, если не выплюнешь, если не сумеешь. Я даже не заметила, как оказалась на полу. Ноги просто перестали меня держать и я завалилась назад. Удерживая тело в сидячем положении только сведенными судорогой ладонями.

Вчера кошки не было. Не было-не было-не было. Я бы увидела ее. Я бы выцепила этот белый пушистый силуэт даже в кромешной темноте. Она же белая! Как засвеченное пятно. Как неудачная попытка снять включенную лампу. Лампа! Над потолком вчера разгоралась старая лампа. Значит, свет был. Значит, я бы увидела кошку, будь и она вчера.

Дрожащими руками я потянулась к снимку, поднесла его поближе к лицу, провела пальцем, проверяя, а не приклеил ли кошку к фото какой-нибудь шутник, пока я спала? Нет. Но мысль, что все это злой розыгрыш, казалась спасительной. Кто-то пришел сюда ночью, забрался в дом, пересек комнату так, чтобы и половица не скрипнула. Кто-то поменял фото, то, где дед был один, на вот это, с кошкой. Наверное, таймер стоял на серию снимков, и между ними кошка запрыгнула на диван. Никакой чертовой мистики. Ничего такого.

Мерзко даже подумать, что какой-то больной на голову сосед смотрел, как я сплю. Потная, грязная с дороги. Но это лучше, чем думать, что кошка сама появилась на снимке за ночь. Или выскользнула из него, чтобы помурчать на сон грядущий, а к рассвету ушла восвояси. Она просто заметила незваного гостя, проснулась и выбежала из открытой двери. Вот и все.

Дышать стало легче. На место паники пришла злость. Кому-то из соседей мать оставила ключ и забыла об этом рассказать. Что за человек этот кто-то, если подобная гнусная шутка вообще пришла ему в голову? А главное зачем? Испугать городскую девчонку?

— Сссука. — Я даже не знала, к кому обращаюсь, но уже готова была стереть его с лица земли.

А скорее всего, ее. Мерзкую старушенцию, из тех, кто шипит вслед проходящим девушкам — проститутка! И щелкает семечки, сплевывая шелуху под лавку. И разливает технический спирт, украденный с завода еще в советское время, а потом радуется, когда очередной алкаш слепнет и умирает. Главное было узнать, кому именно отдали ключ. Найти эту мерзкую гадину и обложить таким трехэтажным, чтобы старая от разрыва сердца померла. Прямо как я десять минут назад.

Когда я доставала из рюкзака мобильник, руки почти не дрожали. И даже фото, осторожно прислоненное к зеркалу на комоде, не сверлило меня напряженным взглядом. Просто снимок деда, один из тысяч, оставшихся после него. Ничего страшного. Главное, дышать и не задумываться.

Так я и делала, набирая Мишку. Длинные гудки быстро сменились шумом соединения.

— Миш! — позвала я. — Мишка, але!

Брат что-то ответил, но слышно было плохо.

— Миша! — повторила я, понимая, что разговора не получится.

Когда брат приезжает на очередную стройку, инспектировать и давать ценные указания рабочим, то гул техники становится совсем уж оглушающим, даже бездушные машины чуют начальника и стараются выслужиться.

«Не слышно тебя ни черта! Позвони, как освободишься!» — нервно набрала я эсэмэску, отправила и позвонила маме.

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, — равнодушно ответил женский голос.

Ну конечно. Как можно требовать от учеников внимания, если у педагогов вечно звонит телефон? Мама твердила это, педантично записывая замечания в дневники нерадивых подростков, оставаясь перед ними кристально честной. Ее телефон был выключен в течении всего рабочего дня. Пусть там хоть пожар, хоть потоп. Хоть великовозрастная дочка напилась какой-то дряни, а потом решила поспать и ошиблась с дозировкой снотворного.