Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Тебе, Илья, жениться надо, — выговаривал Кондрат Лукьяныч, — вон как на пенсии выдобрел, а сам затеваешь что попадя.

Ладно. Поблагодарил он мужиков, поставил литр водки с закуской, а куда гроб везти? Он всё сон в голове держит, домой нельзя, надо к детям. Решил податься к старшей дочери, Таисье. Дали ему бесплатно лесхозную машину, погрузили изделие. Всё.

А Таисья сном-духом не знает, кому этот гроб привезли и зачем. Переполошилась, сама-то как раз в ограде бельё развешивала. Стал ей Илья Романович объяснять: пусть, мол, на чердаке постоит, чтоб потом не канителиться, да чтоб ещё сшила подушку под голову и набила ватой, что в гробу лежит… всё же дочь… родная… выучили… в люди вывели. Это его последняя воля.

Таисья долго не могла понять о чём речь, зачем появился гроб, а когда до неё дошло, — как заблажит, мама родная!

— Я сама буду бояться и детей перепужаю! Убирайся со своим гробом! Чтоб духу его у меня не было. И тебя вместе с ним. Совсем из ума выжил! Видите ли, мать приснилась!

Снова пришлось грузить гроб. Повезли к Зинаиде. Та была трусливой с детства. Только сгрузили во двор гроб, она так и мякнулась в обморок. Зять-инженер в галстуке выскочил, орёт на всю улицу: «Что ты сделал, змей!». Народ сбежался. Что? Зачем? Кто гробы по деревне возит? Выходит, и тут дело не выгорело.

Понял Илья Романович, что эти родные деточки гонят его со двора. Куда дальше направить этот печальный транзит?

— Поехали в Зимино, к Васене, — говорит шофёру, а сам чуть не плачет, до того ему обидно. Не ожидал он этого в старости.

А шофёром был Борька Гладков, смешливый парнишка, всё похохатывал, а потом вдруг и говорит Илье Романовичу:

— Да не переживай ты, дядя Илья. Знаешь, кто ты теперь?

— Бродяга я беспризорный, вот кто. Все меня гонят, как собаку из церкви. Если бы ты знал, как это на старости обидно.

— Нет, — говорит Борька, — бери выше. Это же старая классическая трагедия. Ты теперь, как король Лир, у тебя даже фамилия подходящая — Королёв! Того короля в старости дочери-стервы к себе в дом не пустили. Он их вырастил, выучил, за королевичей определил, а они ему такую же подлянку устроили. У тебя всё по Шекспиру. Посмотрим, что младшенькая дочка тебе скажет.

Приезжают в Зимино, заходят в дом, а там хозяева как раз ужинать садятся. Борька Илье Романовичу шепчет на ухо:

— Дядя Илья, давай вначале поедим, а если ещё по стопочке подадут, то и выпьем. А если ты опять сразу гроб начнёшь кантовать, ни то что выпить, поесть не дадут. Сразу погонят.

Хорошо. Сели за стол. На нём не такая уж роскошь, но зато всё от души. Малый внучёк Олежек ковыляет к деду, на колени лезет, что-то лопочет. Васеня толкошится от плиты к столу, всё угощает, подливает и одно: «Кушайте, тятя, кушайте». Всё получилось, как и планировал Борька. И по стопочке приняли, и по второй выпили, и разговор идёт хороший, простецкий. Но пора и к делу. Илья Романович откашлялся и торжественно начал:

— Значит, такое дело, дети. Мне скоро помирать. Приснилась Параня, зовёт к себе. Теперь у меня есть своя домомина, когда помру, то не хочу вас беспокоить. Все мы под Богом ходим.

Хорошо начал он, и настрой держал торжественный. У Васени глаза сразу набухли, носом зашмыгала и залепетала:

— Тятя, перестаньте! Сколько на роду написано, столько и живите. Что вы загодя душу рвёте? Вы же нам не в тягость, что сразу в панику ударились?

— Ты не перебивай, а слушай. — одёрнул её отец. — Да и не поняли вы меня. Домовина, это гроб. Я его уже себе сделал, а теперь не знаю, куда его на время пристроить. Таисья аж завизжала от злобы и страха, Зинка в омморок хряснулась, выходит одна надёжа на вас… пока на хранение, как мать во сне велела. Ну, так как? Что скажете? Принимаете, или и вы отца погоните?

— Папаша, так ты ещё живой здоровый, а уже со своим гробом по району мотаешься? — выпучил глаза Костя.

И тут случилось такое, чего Илья Романович никак не ожидал. Костя вдруг заржал звонко и весело, за ним — Борька, он как-то по-бабьи аж подвизгивал. Васеня подхватила сквозь слёзы, даже внучёк Олежек за компанию, тоже ощерился беззубым ртишком. Васеня слёзы ладошкой огребает, от смеха задыхается:

— Тятя, вы что это, серьёзно? — И опять «ха-ха!».

Смеются, черти, взахлёб, а ему это по началу стало горько и обидно. Может это его последнее желание на этом свете, а им хаханьки. Сперва хмурился, а потом, мало-помалу, и ему стало смешно. А что случилось то? Ну, приснился сон, сделал гроб, а сам живой и не знает, что дальше делать, или ездить детей пугать, или ложиться в этот гроб взаправду. Как жить не тошно, а в могилу до срока никому не хочется. Если со стороны посмотреть, то всё это выглядит смешно. Наконец отлегло у него на душе.

Отсмеялись и порешили так: сон — это только сон, надо жить дальше. Проще гроб увезти к деду на квартиру, пусть на чердаке дожидается своего хозяина, а пока самого Илью Романовича забрать к себе в Зимино. Что же это он на старости лет один мыкается, при живых-то детях? Вон что уже стало по ночам мерещиться. Уломали его, но он Васене сразу поставил условие:

— Шей сейчас же мне подушку для гроба, чтоб всё было в аккуратности. Бельё на смерть у меня уже есть, гроб готов, только оббить. — А сам больше куражится из-за этого сна, что жена наказала про подушку. Хоть одно, да будет по его.

Васеня давай его отговаривать, куда, мол, спешить, а его как заколодило: «Шей и всё!» Костя отозвал её в сторонку и говорит: «Делай что он велит, видишь на него какой-то стих нашёл».

Занесли мешок-матрасовку с комьями старой слежавшейся ваты. Вытряхнул на пол. А там… Батюшки-светы! Ватные комки рассыпались, а в этих комках скатанные в кругляши деньжищи, обмотанные ватой, а ещё перевязанные белыми нитками! И всё это вперемешку с клочьями слежавшейся ваты. Вишь, куда их жена-покойница ухоронила, вроде и на виду, а не догадаешся. Сколько он таскал этот мешок за собой, а выходит — таскал с собой по деревне клад. Стали считать. Мама родная! Не сон ли это?

Нет, не сон. Илья Романович, почитай, лет двадцать держал до сорока пчелосемей, а мёд сдавал в сельпо. А ещё каждый год в сельпо сдавали бычков, свиней и картошку. Ещё его счастье, что в то время деньги не менялись, а то бы всё коту под хвост.

Как глянул он на это богачество, так и передумал умирать, а сам припомнил вещий сон, и как жена сказала: «Бог тебя не оставит, поживи немножко счастливо. Порадуйся». Что ж, это ему за терпение и страдания. Жениться не жениться, а пожить ещё можно. Подумаешь, малость нехватает до семидесяти, это же самый зрелый возраст или, как ещё говорят, — молодость старости.

Когда пришли в себя, тут и началось! Шофёр Борька две ночи дома не объявлялся, позвонил жене и сказал, что машина сломалась — ремонтирует. Сами с Костей ходили как угорелые. И не только они, даже соседи были навеселе. И Илья Романович был под мухой и никого не осуждал. Оказалось, сон-то был вещий!