Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— У вас не занято? Вы разрешите?

Со стороны выглядело пристойно, культурно, хотя этот кобелиный заказ богатых мужиков уже был оговорён и проплачен.

Особо его коробило, когда от своих щедрот силой тащили за столы, угощали и требовали выпить: «Ты меня уважаешь?» Даже не понимали: человека угощают, а он отказывается. Как-то даже обидно! Некоторые всерьёз сердились.

В ресторане чего только не насмотришься. Часто тут были драки, и угоревшие пьяные посетители перед «дамами сердца» сатанели, дрались в кровь с диким азартом и аппетитом.

Прошло больше года. Работа Паше не нравилась, но только вдруг стал замечать — стал привыкать! Полуночный образ жизни имел и плюсы. Деньги, еда, восторженные отзывы о его игре — это немало. Уже не стыдно было брать мятые потные десятки, не краснел и не обижался, когда пьяные хари обращались с ним, как с уличным музыкантом. Поймал себя на мысли, что пропадает.

Но среди всего этого кабацкого загула, при всех его минусах, он приобрёл одно очень ценное качество: стал музыкантом на заказ, причём, музыкантом высокого класса, с обширным репертуаром и умением импровизации. А это редкость. Подражая Тарасу Григорьевичу, он, хоть и механически, с магнитофона, разучил его восточный репертуар и пошёл дальше: выучил и пел на аглицком даже репертуар «битлов». Вы бы посмотрели только, что творилось в зале, когда он играл и пел: «Yes to day…»

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но спасла его бабушка Катя. Мать прислала телеграмму, что она — при смерти. Он всё бросил и поехал, успел с ней попрощаться. Бабушка умирала спокойно, и даже своей смертью старалась не доставлять лишних хлопот. Говорила тихо, с трудом, но здраво и без слёз. Только тяжело дышала и всё просила пить. Он кинулся к ней, вот тут она немножко всплакнула. Гладила его, водила рукой по лицу, как бы стараясь навсегда запомнить, и сквозь слёзы говорила:

— Приехал… Слава Господи! Об одном прошу Господи, оборони и спаси его душу… Живи, внучек, счастливо… А я вот, видишь… Благословляю тебя, мать береги… Живите, Бог с вами…

К вечеру затихла.

Паша как застыл. На людях он не плакал и не страдал, больше молчал, вот только лицо набрякло нездоровым цветом, да ещё заледенели глаза. Даже мать переполошилась.

— Ты, сынок, хоть водки бы выпил, может, отпустит. Что же ты совсем затаился, нельзя же так. Конечно, жалко бабушку, но и пожила она на свете, дай, Бог, каждому.

А Паша закроет глаза и сами собой появляются картины прошлого. Вот они после войны идут на свадьбу к Хомутовым. Бабушка идёт впереди и тащит санки с гармошкой, он — следом. Она его подбадривает:— Не робей, Паша! Главное, ты шибче играй. Вот увидишь, заработаем тебе сёдни на штаны. Эт точно. Я им сказала про штаны. Обещали. И наедимся до отвала.

Или вот другое. Ещё громыхала война. Было душное лето. Мать с темна до темна на работе в поле, а они с бабушкой в бору собирают сучки и шишки. Хотя и шла война, тогда разрешали только их собирать. Жара, комары, пот градом, а ей хоть бы что.

— Ничего, внучек! Потерпи маленько. Зато зимой в лютую стужу, мы как натопим печку, и мороз нам не страшен.

Нагрузят тележку и по песку тащат в деревню. И так в день надо успеть не меньше пяти раз, так как впереди лютая зима..

Похоронили её рядом с Гаврилой Михеичем. Народу было мало, оно и понятно, осень, идёт уборка — до старушки ли тут. Пришли соседи, знакомые, родственники. И вот уже охлопали лопатами земляной холмик. Попрощались, сказали последние слова и тихо пошли в деревню, помянуть по русскому обычаю

Когда умер дедушка Гаврила, Паше было чуть за шесть лет. Он не плакал, был ещё мал и плохо понимал, и только когда уже возвращались с кладбища, спросил у бабушки:

— Баба, а зачем деду зарыли в землю?

И она ему всё растолковала так, что помнит это до сих пор:

— Так, внучек, положено. Всё идёт своим чередом. Люди живут, чтобы у них родились дети, внуки и правнуки. Потом старые умирают и их хоронят на кладбище в землю. Это обычай такой.

— И их уже никогда-никогда не будет? Неужели от нашего деды ничего больше не останется на этом свете?

— Почему не останется? Он и сейчас живёт в тебе, в твоём папке, будет жить в твоих детях. Не будь его, не было бы и тебя.

— Как это может быть?

— Ну, как тебе объяснить? — Бабушка поправила на голове чёрный платок и огляделась вокруг, как бы ища убедительное доказательство. И нашла. — Вот, смотри, видишь дерево? Чтобы оно росло, ему нужны корни — они в земле. Так и наш род Щербаковых, мы все пошли от одного корня. А твои мамка и папка сейчас, как ствол этого дерева, на них всё держится. Ты на этом дереве веточка, а вот твои будущие дети — это листочки. Понял?

— Понял. А дальше?

— Каждый год вокруг этого дерева появляется молодая поросль, на смену старым. Вот так и растёт лес и ему не страшен ветер, даже ураган, а потому перевода ему не будет. Так и у людей. Поэтому мы всегда должны знать, где наши корни и не забывать их, поддерживать друг друга и не разбредаться по свету.

— А если в лесу листочков и веточек не будет?

— Тогда лес засохнет. И не дай Бог, если не будет у тебя детей, то и наш род Щербаковых на этом свете переведётся.

Уже с середины дороги Паша вдруг резко повернул назад. Он торопился, как будто боялся не успеть. Сперва ухватился за крест, потом упал коленками на свежую землю и заплакал. Плакал, как никогда, навзрыд, взахлёб, по-детски. Тихо подошла мать. Не торопила его. Потом взяла его голову и привлекла к себе, и он покорно прижался к ней. Постепенно затих.

— Нас теперь из Щербаковых только двое осталось, сынок. Жениться тебе надо. Бабушка не дождалась правнуков, так хоть бы мне на старости довелось понянчить внуков. Чтоб нас на земле помнили, приходили иногда сюда.

А потом опять был ресторан с плясками и гиканьем, вечным праздником и никому не было дела, что у него на душе. Как это не вязалось с тем, что он пережил. И в Медведке никто не знал, где он работает в этом чёртовом городе. Отвечал, что худруком на заводе, а поди разберись, на каком, там их сотни.

И вот однажды ночью как-то он видит удивительный сон. Приснился отец, и как будто он только что вернулся с фронта.

— Пойдём, — говорит, — сынок в поле. Посмотрим, как спеет пшеница. Как же я по ней стосковался. Хорошо, что хоть ты у меня остался на земле. — И пошёл. Хочет Паша окликнуть его, что-то объяснить, да не может. Голос пропал, нет у него голоса.

Проснулся в холодном поту. Мысленно представил: а что бы отец сказал, если бы увидел его в ресторане? И сам ужаснулся.

Не стал Паша унижаться и делать обход кадровиков по второму разу, а потому пошёл в городской отдел культуры. Был приёмный день. Занял очередь. Рядом примостился солидный мужчина. Незаметно разговорились. Тот как-то участливо выслушал рассказ Паши о его мытарствах с работой. А его как прорвало, хотелось выговориться, чтобы хоть душу отвести.