Дарья Гребенщикова - От меня до тебя — два шага и целая жизнь

Свадьба состоялась буквально сразу же, как Толик был закодирован страшным врачом-наркологом Гагиком Чепруненко, не знавшим жалости к пьяницам по одной причине — сам Гагик страдал запоями и потому кодировал алкашей в редкие трезвые дни с особой, изуверской жестокостью. После Гагика человек уж не то, что водку, чай пить не мог и валился в корчах при звоне бокалов за праздничным столом. После кодировки Толяна не просто мыли, его томили в бане. Толян выл, сучил ногами и грозился сделать себе харакири забытой Анной Карловной открывалкой. Анна была неумолима — она декорировала клуб осенними листьями и шарами. Шары надували снятые с занятий школьники. Зачем-то принесли ель, спутав времена года, но водрузили — не пропадать добру же? Анна Карловна даже отправила в Москву мерки своего тела (прибавив, кстати, лишку в бюсте и в бедрах!), и получила с поездом платье, напоминавшее ворох плохо смотанных бинтов.

Глава 12

В сельсовет ехали на грузовике, — у брички сломалась ось, как в анекдоте про Бердичев. Грузовик благоухал навозом, который рачительный хозяин грузовика тайно тырил на ферме для своего огорода. Впрочем, Анна Карловна в грузовик не вошла — платье ее пускало пузыри в свежем октябрьском воздухе и просилось на волю. Надев для верности резиновые сапоги, Анна Карловна, в брезентовой плащ-накидке, проданной прапорщиком расформированной воинской части, пыталась изящно обойти колеи, наполненные стылой и мрачной водой. Позади неё, в Альфа-Ромео 155, с таким малым клиренсом, что машина брюхом ложилась на песчаные барханы и плакала жалобно, по-итальянски, ехали два брата Анны Карловны — Осип Карлович и Сигизмунд Геннадьевич Докшицы. Сложность заключалась в том, Сигизмунд Геннадьевич был усыновлен Карлом Докшицем, но папа Карл решил не лишать пусть приемного, но сына, памяти о безвестно канувшем отце Геннадии и всю жизнь ловил на себе недоуменные взгляды, заполняя всеразличные документы. Братья обожали младшую Анечку, справедливо находя её миленькой, но взбалмошной, и потому не снимали с неё своей сердечной опеки. Сейчас братья тягостно молчали, заново переживая знакомство с Анатолем. Называть его кличкой, трансформированной от фамилии — «Козёл», они сочли непристойным. И не такие фамилии бывают, если от каждой начать давать производные? То-то! Что же, Анна, — спросил Осип Карлович, — Лопушанская-Докшиц станет Докшиц-Козлёнкина? Нет, — Анна Карловна нагнула ветку рябины и мягко взяла губами уже подмерзшую гроздь, — Анатоль станет Докшиц. Осип поправил очки, побагровел, проверил узел галстука, сглотнул и сел на шершавую скамейку, предварительно расстелив на ней полиэтиленовый пакет с принтом Ленинградского Дома Книги. Сигизмунд Геннадиевич, хотя и был принят родным в семью и нимало не был ни в чем ущемлен, все ж таки не счел нужным вмешивать себя в деликатные материи прививки дичка к генеалогическому древу Докшицев. Вообще же, Сигизмунд, схожий лицом с распаренной пяткой, имел живой нрав, был пристрастен к портеру, карточным азартным играм и к толстушкам — непременно с фиолетовым перманентом. Видимо, в детстве он любил Мальвину, частенько рассуждал про брата Осип Карлович, — а Мальвина, несомненно располнела, выйдя замуж за Буратино. Или Артемона? Нет! За Пьеро? — и Осип Карлович оставлял в покое тайную жизнь брата. Сигизмунд жил холостяком в Калининграде, вел дом на широкую ногу и был окружен подозрительными личностями. Осип Карлович, сухой, как эвкалипт, горьковатый даже на вид, чудовищный педант и эстет, был давно и неприятно женат на вдове своего профессора, воспитывал его и своих детей, все сплошь мальчиков, омерзительного характера — просто Макс и Мориц. Конечно, Анна, витающая посреди скучных просторов разверстых кариозных ртов, нуждалась в братском участии. Сигизмунд молча телепатировал Осипу идею надраить Толику «палубу» и увезти Аньку в Питер, на что Осип тем же образом ответил Сигизмунду, что « Am Raben hilft kein Bad», «ворону купание не поможет», а — «Begangene Tat leidet keinen Rat» — «после драки кулаками не машут» и нужно ждать, потому что надежда не умирает.

Анна Карловна, веселясь, махала ручкой в белой митенке хмурым жителям, наблюдавшим за свадебной процессией из окон, слала воздушные и поцелуи и звенела заливистым смехом, успевая восхититься вороной, сидящей на крыше дома или коровой, пронзающей октябрьский день тяжелым и заунывным звуком «м-у-у-у».

Званый на свадьбу Петр Серафимович мероприятие проигнорировал.

Глава 13

Председатель сельского совета, принужденный по должности скрепить брак Анны Докшиц и Анатолия Козлёнкина печатью и подписью, имел вид гипсового памятника Ленину, недавно побеленного к субботнику — он был недоуменно бледен и прикрывал похмельные глаза тяжелыми веками. Председатель не мог уразуметь ни того, зачем — Козлу понадобилась эта городская, ни к чему не годная в хозяйстве тётка, ни того, зачем этой тетке, у которой есть бормашинка для заработка, этот невковыра Козёл. Секретарь, вызванная на роспись за красивый почерк с завитками, напоминала мышь, сунувшую голову за сыром в мышеловку — вот-вот щелкнет по шее, и погибнешь ни за что, ни про что — и голодная. Секретарь была у Юрки в посёстрах незадолго до Анны Карловны, и мечтала лишь об одном — чтоб эта тайная связь, известная всей деревне, не открылась бы внезапно Анне Карловне, потому как зубы драть было больше негде.

— поздравляю молодых, — неуверенно сказал председатель и протянул руку к графину, в воде которого плавали снулые осенние мухи. — Эта. Поздравьте. Кто хочет

— горько! — закричала случайно зашедшая погреться бабка Тася, — горько ть! цалуйтеся! Дело молодое! Када еще то? Братья Докшицы посмотрели на бабку с укором

— так поднесть надо ть? — бабка была не из пугливых.

Появилось Шампанское и веселые чашки-недобитки из разных сервизов. Чокнулись, забрызгав новехонькое свидетельство о браке, второпях обменялись кольцами, и понеслось! Назад ехали быстрее, чем вперед, и даже Осип Карлович смягчился, телепатировав Сигизмунду Геннадиевичу, что этот Толян есть простой русский мужик, но в этом, должно быть и есть та правда, за которой в 18 веке их дальний предок Карл приперся из Швеции в тогда уже неблагополучную Россию. Братья удовлетворенно кивнули друг другу и даже любезно вызвались подвезти самую объемную бабку, которую в кузов грузовика не смогли подсадить два председателя — сельсовета и совхоза.

Свадьба была скучной. Анна Карловна, задумавшая уже тогда переход на сыроядение и травоядение, обеспечила себя репкой, сырой капусткой и салатом семафор — тертая морковка, тертая свеколка, тертая зеленая редька, и мелко порубленная трава, устоявшая при поздних заморозках. Остальным гостям предлагались блюда вредные, потому как заедать водку снытью было не комильфо. Жареные президентские ноги американских кур, обильно политые кухонным жиром, отварная картоха, селедка, утопшая в майонезе да салат с колбасой — Оливье — узнай знаменитый француз, из чего стряпают его шедевр — утопился бы. В Москве-реке. Или в Волге. Анна Карловна кокетничала напропалую, щелкала затвором фотоаппарата, кричала в совершеннейшей ажитации — Архип Степанович, бородку распушите! И прижмите Любовь Петровну! Ах! Не ваша? Ну прижмите Антонину Владимировну! Тоже не ваша? А баба Дуся? Я сделаю фото! Это будет память! Дайте прялку! Прялку — вот-вот, прекрасно! Галина Дмитриевна, берите прялку! Прядите! Не умеете? Корову доить? Приведите корову! Чудно! — достала, простите, всех достала невеста. Ей бы целовать мужа в уста, жирные от сайры и соленые от селедки под шубой, а ему бы — пощипывать невесту за бока, румяниться от выпитого, горланить про Хас-Булата, да бить бы братьям морды за сараем — но — нет. Толян, понимая, что жизнь накренилась, подверстывал стремительно за предстоящие долгие годы трезвости. Пил в сортире, накренившемся от старости к березе, отчего бутылка вела себя, как во время шторма — валилась набок. Закусывал Толян квашеной капустой, которой успел набить карманы свадебного пиджака. Когда за столом стройно запели «Жиган-лимон» на мотив «Владимирского централа», Анна Карловна взялась дирижировать кочергой, но тут братья Докшиц, не выдержав, подхватили сестренку под вороха кружев, пахнущих нафталином, да и отвели за печку — в дамскую комнату. Отобрав кочергу, подтолкнули на оттоманку, укрыли ворохом чужих курток, и сами легли — как в детстве, каждый — на свою раскладушку.