Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Какое-то время мы не теряли друг друга из виду. Я часто звонил ей, писал ей письма, дарил ей цветы через своих друзей на свободе. Но потом начался новый виток проблем и истязаний. Я не вылезал из карцеров, приближался суд, нас заматывали следственными действиями. Не оставалось ни сил, ни времени, ни нервов. И как-то незаметно, безболезненно мы удалились друг от друга, как удаляются две льдины в огромном ледяном океане.

Осталось лишь впечатление…

Если я вспомнил об этих мимолетных отношениях (отношениях ли?), если я написал о них, то, выходит, они что-то для меня значили. Пускай немного, но значили.

Мой путь небогат светлыми моментами. Я собираю эти драгоценные крупицы одну за другой по мере продвижения по лабиринту своей памяти.

Как-то весной, в мае 2004 года, меня вывезли на очередные следственные действия, где в очередной раз промурыжили весь день, склоняя к предательству, которое может облегчить мою участь. Снова муторные беседы с операми, попытки Сявкина перевербовать: шантаж, угрозы уничтожить вперемешку с обещанием помочь. Обычная схема выкручивания рук, выматывание нервов.

Вернули меня уставшим под вечер. Повели в камеру, но совсем не в ту, где я сидел. Понял, что ведут в пресс-хату, точнее, могут туда забросить и сделать это внезапно. Рисковать было нельзя.

Я зашел в отстойник, достал лезвие изо рта и сказал, чтобы вызвали любого оперативника. Если попытаются скрутить меня силой, если хоть близко подойдут с такими намерениями (такое часто практиковалось), то я порежу себе шею так основательно, что им нужно будет постараться, чтобы меня спасти.

Это была необходимость, потому что там, в пресс-хате, я вряд ли смог бы что-то сделать.

Оперативник не шел, но и меня никто не рисковал скручивать, потому что знали: мои слова — не пустая угроза.

Почему я так радикально отреагировал? Это вопрос из области приобретенной паранойи. Дело в том, что коридор, в который меня хотели посадить (все тот же злополучный «троллейбус»), находился на ремонте. Это знала вся тюрьма. Восемь камер этого коридора были пустыми. Там не было никого. Сам пост находился на отшибе. И если понадобилось убить человека или произвести над ним какие-то насильственные действия, сопряженные с шумом, это было идеальное место. Никто бы ничего не услышал, никто бы не вмешался и не помог. Поэтому пустующий пост вызвал у меня подозрение. Кроме того, меня не пускали забрать мои вещи из старой камеры, то есть нарушили регламент.

Я не мог больше рисковать. Тюрьма научила меня действовать. Промедление подобно смерти.

Чуть позже все-таки подошел какой-то опер, и в процессе разговора, считывая его вербальные и невербальные сигналы, я понял, что опасность мною преувеличена. Он пообещал, что за вещами сводит меня поутру, сразу после проверки, а пока может посадить меня в любую камеру подозрительно пустующего «троллейбуса». Я согласился и, не выпуская лезвие из рук, спустился к камере. Когда за мной закрыли дверь, я нашел старого «коня» (веревку) и накрепко привязал дверь к шконке (благо особенность двери в камере позволяла это сделать). Теперь «робот» не смогли бы открыть. Предосторожность не помешает. Ночью ко мне могли ворваться люди с очень недобрыми намерениями. И это уже не паранойя.

Зачем я обратил внимание на этот случай? Хотел показать, на каком нервном взводе я находился в те дни, круглосуточно ожидая засады.

А на другом конце «троллейбуса» в гордом одиночестве находился Саня Далецкий, известный всем как Паданя.

Наутро нас посадили вместе. Так мы с ним и познакомились.

Паданя — один из немногих людей, с которыми я сразу сдружился. Этот человек располагает к себе с первых минут общения. У нас оказались общие взгляды на жизнь, на все это тюремное устройство, нам обоим нравилась литература (и стихи). Он сам написал множество замечательных стихотворений.

Саня небольшого роста. Голубые, слегка раскосые глаза. На спине — огромная красивая татуировка (старец с посохом под аркой). Впечатляющая работа художника.

Уравновешенный, рассудительный, спокойный человек с широкой щедрой душой. Такое впечатление у меня осталось о нем. Мы разговаривали о книгах, поэзии, о жизненных перипетиях, о женщинах и тюрьме. В его обществе было приятно и легко. И хоть нам не удалось долго посидеть вместе, мы встречались в СИЗО очень часто. В карцерах по соседству, в соседних камерах, на утренних сборах на местный этап. А запомнился мне Паданя в связи со случаем беспрецедентной везучести.

Был уже 2006 год, наш суд приближался к концу. Паданя сидел в камере по соседству, в полуподвальном помещении нового корпуса. Наши окна находились на уровне земли. Над нами — три этажа с малолетками и молодыми мамочками.

Я сидел с неплохим человечком по имени Вова Шацких, а Паданя — с арестантом, имени которого я не помню. Нас четверых отстрелили от общей массы по разным причинам. Паданю — за то, что он мог организовать слаженные действия массы в пределах своего радиуса и направить их против администрации СИЗО, которая в то время изрядно бесчинствовала. Саня объявил голодовку, на которую никто не обращал внимания. И когда он понял, что этим ничего не добьется, то решился на радикальный шаг, которого я бы с ним не разделил.

Как-то днем он спросил нас с Вовой:

— Пацаны, у вас часы есть?

— Да.

— Скажете, когда будет три часа, хорошо?

— Хорошо.

И вот наступает три часа, о чем мы своевременно извещаем Саню.

Через минуту раздается громкий удар, как будто со всего размаху шлепнули книжкой по телу. И сразу же стук в дверь и крик сокамерника, чтобы вызвали врача.

У дежурного паника. Прибежал врач, и Паданю на носилках унесли в медсанчасть, а затем на скорой в больницу в ИК-6, которая находилась в черте города.

Что произошло?

Произошло то, что Паданя вогнал себе в легкое заточенную зубную щетку. Одним сильным ударом толстой книги (интересно, что это было за произведение?) щетка вонзилась в грудную клетку, как гвоздь-«сотка» в спелый арбуз. Вошла полностью, оставив снаружи слепую ранку.

Я оставлю за скобками здравомыслие данного шага и откажусь от оценки, не мне судить, но вот что было дальше.

Дальше, когда Саню привезли на больницу в ИК-6, которая славилась «козлячестью», к нему приставили двух типов из числа осужденных. Эти ребята начали его провоцировать на конфликт оскорблениями. Недолго думая, Паданя схватил стоявший рядом телефон и успел разбить его о голову одного из них, после чего потерял сознание. Зубная щетка оставалась у него в груди.

Этот конфликт был необходим администрации как повод для отправки Падани обратно в СИЗО без проведения операции, что они и сделали.