Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Уже третий год я выковыриваю из своей памяти неприятные мне воспоминания, ощущения, детали, лица, марая ими листы больших тетрадей в твердой обложке. Зачеркиваю, стираю, ищу нужные, подходящие слова. Это нелегкий процесс, и мне мешают.

Моя среда обитания агрессивна. Она не способствует серьезной вдумчивой работе. Это эпицентр стресса, в котором мне приходится жить. Но, несмотря на это, я закончу. Небольшое усилие, терпение и понимание цели — и я завершу начатое. Расскажу, куда меня привела судьба и что меня окружает. Расскажу, как я ненавижу свой замкнутый круг, свой плен. Расскажу, как я с этим справляюсь.

А пока прошу меня извинить за отклонение от заданной темы. Извилистые пути моих малоорганизованных мыслей мне самому непостижимы.

По мере удаления от дней, когда существовала реальная физическая угроза моему существованию, я становился спокойнее и уравновешенней. Не скажу, что меня покинула тревожность или я перестал беспокоиться — нет, это никуда не делось. Просто появилось больше времени для спокойного размышления, осмысления произошедшего. Появилось больше дней, когда мне не приходилось выживать, дней, когда меня не дергали и не мучили. Напряжение всегда присутствовало, но оно маячило где-то снаружи камеры, за стеной; оно созревало в высоколобых головах оперов и следователей.

У меня появилось свободное время, которое я начал употреблять во благо себе: читал книги, писал письма, размышлял об уголовном деле, ходил на прогулку, занимался физкультурой. Появился небольшой зазор мнимой безопасности и понимание, что необходимо обживаться в существующей среде.

Постепенно я даже начал обращать внимание на прекрасный пол из числа дежурных. И так вышло, что в меня влюбилась женщина-дежурная. Очень милая, стройная, белокурая Аня с голубыми глазами, тридцати двух лет.

У нас завязались теплые, милые, если так можно сказать — романтические отношения. Мы писали друг другу записки, в которых неоправданно быстро начали признаваться во взаимной симпатии. Это произошло так внезапно и искренне, что начало меня приятно волновать.

Какова причина этого импульса?

Не знаю. Скорее всего, то, что я был заперт в четырех стенах, несвобода, голод по женскому вниманию. Плюс пережитый стресс, который способны снять только они — женщины.

А у нее?

Быть может, усталость от рутинной жизни и быта, от нелюбимого мужа, с которым они живут вместе только ради двоих детей. У них давно уже не было никаких отношений, претензий, тайн, секретов.

Или это просто химия, которая происходит внезапно между двумя людьми?

Как бы то ни было, я был с ней честен и не помышлял пользоваться ее служебным положением ради своих целей. Несмотря ни на что, мне хотелось оставаться джентльменом.

Она часто выводила меня на прогулки, и у нас было несколько секунд в темноте у лестницы, где нас никто не видел. Это были мимолетные, но волнительные от риска встречи. Не скажу, что я был влюблен в нее. Она мне нравилась. Скорее, на меня влиял риск самой связи, обстоятельства и место знакомства. Пожалуй, это усиливало наше влечение друг к другу.

Я звонил ей домой, мы подолгу общались. Делились маленькими и большими откровениями в записках. Обменивались ими, когда я выходил на прогулку. Она искоса наблюдала за мной, пока я выполнял физические упражнения. А когда я возвращался в камеру после прогулки, у нас было еще несколько секунд на «свидание».

Я ждал ее каждую смену, а она использовала любую возможность приблизиться к моей камере, чтобы поговорить через кормушку. Я увлекся ею и нашими отношениями. И это было здорово, потому что впервые за несколько месяцев среди хищного и безжалостного тюремного мира я почувствовал тепло и женскую ласку в хорошем смысле этого слова.

Все шло хорошо и, может быть, было бы еще лучше, если бы ее не сдали.

Кто-то из моих «наседок» слил ее в надежде получить себе бонус. В один день она сказала мне, что из ее сумочки, которая лежала в кабинке под замком, исчезла моя записка.

Это было дело рук оперативников СИЗО. Затем у меня в камере произвели ряд тщательных обысков и нашли телефон. Ее уволили. Точнее, не уволили, а перевели в другую структуру (охрану городской думы).

Аню вызвали в кабинет грубые опера и разговаривали с ней по-хамски. Сказали ей, даже внушили, что это я сдал ее им, «цинично слил ради своих целей». Заставляли ее признаться, что это она принесла мне телефон, что было неправдой. Оскорбляли ее и довели до слез, бедную, хрупкую, милую женщину.

Все это я узнал позже, когда смог затянуть новый телефон, когда этих наседок поменяли на других и я смог позвонить ей.

По ее голосу я понял: что-то не так. Спросил ее прямо — не держит ли она на меня зла, или, может, в случившемся (я тогда не знал, что произошло) есть моя вина? Она ответила, что немного злится на меня, и рассказала всю историю с ее увольнением, где, по версии оперов, я был всему причиной. Циничный, расчетливый, использовавший ее подонок.

Выслушав ее до конца, я сказал, что она дурочка. И вылил на нее многосложную эмоциональную тираду за то, что она усомнилась в моей порядочности (а меня это действительно задело), но главное, за то, что приняла на веру эту груду наглой лжи от оперативников, которые ее унижали.

После моей разъяснительной речи ей стало слегка стыдно. Но и стало легче на душе, потому что только что она узнала, что я не предавал ее, не использовал, а значит, всё сказанное было ложью!

И мне стало легче, потому что я смог очистить себя в ее глазах.

Я ведь знал на тот момент, с кем я сижу в камере. Я знал наверняка, что какая-нибудь, извините за выражение, падла сдаст операм нашу связь. Именно поэтому я демонстративно ни о чем ее не просил, хотя она сама говорила, что может принести все, что мне нужно. Мне нужно было многое, но я не просил ее, страхуясь как раз от такого случая и отчасти для того, чтобы она понимала, что нужна мне совсем не для этого. Я не хотел использовать ее доброе отношение как расчетливый потребитель. Таких было половина тюрьмы. СИЗО только и полнилось рассказами о том, как зэки влюбляли в себя дежурных-женщин, заводили с ними романы, признавались в любви, а потом просили принести телефоны, наркотики, спиртное et cetera. И когда влюбленная девушка, одурманенная сказками и обещаниями красноречивого зэка, заносила запрашиваемый «стрём», ее застигали врасплох и арестовывали.

Слезы. Сопли. Разочарование в мужчинах.

Такие вещи абсолютно не укладывались в систему моих нравственных координат. Это подло! И я не мог позволить, чтобы из-за меня пострадал кто-то еще. Совсем недавно я неосознанно подставил людей, попросив их помочь. Еще свежо было в памяти чувство вины. Я старался не повторять своих ошибок.