Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Стоит попробовать понять, что происходит с человеческим организмом, с его психикой, когда на протяжении месяца он круглосуточно подвергается пыткам и чудовищному психологическому давлению. Это именно та критическая ситуация, когда человек познает предел своих сил, узнавая о себе новое: есть ли в нем характер, имеет ли он стержень? Это, пожалуй, единственная положительная сторона, вынесенная из пережитого опыта.

Я балансировал на грани, нервы сдавали, мой предел был мне уже ясен. Лишь крохотные отсрочки и передышки давали мне возможность перевести дух, чтобы сопротивляться дальше. Уверенность в том, что я все выдержу до конца, была отравлена сомнением. Потому что конца не было видно. Но сейчас, когда нам удалось вырвать передышку, этот момент давал надежду. Тем не менее меня не оставили в покое. Самое сложное в моем положении — неизвестность, незнание того, что будет завтра. Если ты не знаешь, к чему готовиться, ты не можешь угадать, какой объем сил тебе потребуется для завтрашнего дня. И поэтому круглосуточно пребываешь в состоянии полной мобилизации. Ты — натянутая струна. Находиться в таком сумасшедшем напряжении долго невозможно. Как будто долго падаешь в темную-темную бездну, постоянно ожидая удара о твердь. Можно сойти с ума от напряжения, от ожидания, от терзающих тревог и страха. Я, конечно, знал, что мне угрожает. Но я не мог знать, когда это произойдет, как и что именно.

…Если слово «усталость» подразумевает под собой крайнюю степень отчаянности человека, доведенного до безразличия к жизни, тогда можно сказать просто: я устал.

Последующие дни отличались от предыдущих лишь повышенной нервной напряженностью, но уже без физического насилия. В иркутском СИЗО мне оставалось пребывать двенадцать дней. Я этого еще не знал, но чувствовал, что мне готовят новую западню. При задержании сразу не раскололи. Нациста я сам избил. Остальные козлы хоть и напрягали меня не по-детски, но все же не смогли сдвинуть с места. Пытки и избиения в УБОПе, кроме жалоб в прокуратуру, не дали ничего положительного. (По крайней мере, от меня они ничего не добились.) Обидно, оскорбительно. Это бросает тень на их профессиональную состоятельность. И они, по слухам, готовили для нас этапы в СИЗО других городов, таких как Красноярск. (Всем известно в арестантской среде, что красноярские, челябинские и омские лагеря и СИЗО отличаются беспределом и жестокостью, созданными и поощряемыми администрацией.) Скажу честно, что перспектива оказаться в красноярском СИЗО меня совсем не радовала. Судя по рассказам зэков, кто проезжал там транзитом, — это был ад. И мне туда активно не хотелось.

А пока меня продолжали называть на «местный этап» и выводили из камеры. Почти каждый день прятали в маленький, без света, обоссанный боксик и держали в нем до вечера. Но иногда (видимо, по ошибке) выпускали на «пятак» — место общего сбора. За мной никто не приезжал, меня никуда не вывозили. Это было странно. Я целый день сидел как на иголках, ожидал, когда за мной приедут, увезут и замучают. Но никого не было. И я обреченно тусовался на «пятаке» до вечера, выкуривая одну сигарету за другой, сглатывая сухую слюну, преодолевая голод и глядя в даль коридора, всматриваясь в лица. Но в основном я проводил весь день стоя в коробочке, где темнота облепляла меня со всех сторон. Прислушиваясь к каждому голосу, я пытался определить: за мной, не за мной? И курил.

Когда простаиваешь так с семи утра до семи вечера в полной темноте, теряется ощущение времени и реальности. Ты дуреешь. Когда открывается дверь, свет бьет по глазам. От распахнутого перед тобой пространства кружится голова. Это немного смахивает на маленькое рождение — из темной, теплой, тесной утробы — в светлый, холодный мир. Слегка ошарашивает.

Зачем они так делали? Они прятали меня от адвоката. Адвокат приходил в СИЗО, запрашивал клиента для свидания, но ему отвечали, что человека нет в СИЗО, он вывезен на следственные действия. Адвокат звонит следователю, следователь отвечает, что никаких следственных действий с его подзащитным на сегодняшний день не производится. Замешательство, переходящее в суету. Но все усилия тщетны, потому что я продолжаю оставаться ненайденным. Беспокойство. А в это время, все эти дни, я нахожусь этажом ниже. Меня тупо прячут от защитника. Вывозить меня в УБОП и продолжать допрашивать с пристрастием было непродуктивно. Потому что в это время проводилась прокурорская проверка по факту причинения мне телесных повреждений, происхождения порезов, пыток током.

Но и допускать меня лишний раз к адвокату, чтобы мы продолжали раскачивать лодку, укрепляя свою позицию, им (следствию) было не на руку. Следствие усердно старалось создать вокруг меня (нас) вакуум, куда не просачивалась бы никакая информация и, главное, поддержка. А в эти дни Слава мне был необходим как воздух. Он напоминал мне, ради чего стоит терпеть — ради свободы! Ради свободы, которая в моих условиях казалась чем-то размытым и неопределенным. Он приходил и напоминал, что свобода существует, она здесь, недалеко, она ощутима и за нее надо бороться. Он напоминал, что я не один и не заброшен близкими, что они верят в меня, заботятся обо мне, о нас. И это был мощный мотив не сдаваться, продолжать гнуть свою линию.

В один из таких дней я повстречал Пашку. Нам удалось поговорить на «пятаке». Сейчас я даже думаю, что это могла быть специально организованная «случайная» встреча, чтобы он смог рассказать мне что-то такое, что, по мнению оперов, могло повлиять на мою несговорчивость. Я был уже на месте сбора, когда появился Паха в сопровождении дубаков. Встретившись с ним взглядами, я быстро скрылся в туалете, чтобы нас не увидели вместе. Он зашел, мы обнялись, приободрившись присутствием друг друга. На наших измученных лицах появились улыбки. Не теряя времени, мы начали жадно расспрашивать друг друга о том, в каком положении находился каждый. Беда была одна, но условия и характер прессинга могли сильно отличаться. Кому-то могли дать передохнуть, а кто-то в этот момент находился на грани отчаяния и слома. Обменялись информацией, где, с кем и в каких камерах сидели. Главным образом интересовало, как каждый из нас держится, что происходит на допросах, чем оперируют мусора (уж извините за неполиткорректность): доказательства, факты, детали; к чему склоняют, чего хотят, что знают. Это были очень важные моменты, определяющие тактику нашей борьбы и ход дальнейших действий. Времени на подробности не было, в любой момент за нами могли приехать. А так хотелось поговорить подольше. В круговороте этого сумасшедшего хаоса, где окружающая враждебная реальность разрывала нас на части, мы чувствовали себя по-настоящему близкими, родными людьми. Беда сближает, да. Она, как катализатор, усиливает взаимоподдержку, чувство локтя и братство. Такие встречи ободряют. А если не сломлен дух, то выдержит и тело.