Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Внутри ликование, облегченный вздох (главное — не подавать вида). Закончилось! До завтра закончилось. Пускай мука отсрочена до завтра, но ведь это завтра ! А сейчас будет возможность поесть, поспать чуток, немного перевести дух. Ведь «завтра» — это так далеко, до него еще жить и жить. В условиях, когда тебе угрожает смертельная опасность, когда тебе приходится терпеть боль, одна ночь равна маленькой вечности!

И меня повезли в СИЗО. Я хорошо помню, как было темно, как по освещенным улицам, снова мимо родных окошек, меня увозили обратно в тюрьму. Этот вечер был особенным, потому что я пережил двухсуточный апокалипсис — и выжил! И эти двадцать минут пути до тюрьмы я чувствовал себя замученным, но несломленным героем. Это абсолютное персональное, личное и крохотное чувство победы, которое может продлиться совсем недолго, переполняло меня изнутри и давало душевное успокоение. Я знал, что это еще далеко не конец, что впереди будет еще сложнее, но в настоящую минуту, на сегодняшний день я все еще живой и несломленный. И это обстоятельство придавало мне сил, я начал понимать, что у них не получается, раз они так злятся, значит, им — целой системе — все это дается не без усилий; значит, им можно противостоять; значит, нужно терпеть и продолжать бороться, пока есть силы. Значит, во всем есть смысл! Я понимал, что завтра я могу уже не услышать этот ободряющий голос внутри себя, завтра все может обернуться так, что я буду скулить, как раненый пес. Но пока я побеждал. Я доказал себе за этот промежуток времени, что человеческая единица способна противостоять огромной, хорошо отлаженной системе пыток. Пусть не до конца, пусть не каждый, но ей можно и нужно сопротивляться, отстаивая свою свободу, право и достоинство.

Помимо всего этого, я понял, что жизнь — это не только получение удовольствия, жизнь — это много, много боли и страданий! Жизнь — это последовательность поступков и их последствий. Если живешь неправильно, то рано или поздно что-то произойдет (Довлатов?).

Привезли в СИЗО поздно. Досмотрели. Подняли в камеру. После двухсуточного отсутствия мои сокамерники-козлы были слегка шокированы, увидев меня замученного, с забинтованной, перепачканной зеленкой шеей, с кровью на одежде, небритого, еле стоящего на ногах. Они накинулись на меня с расспросами и допросами, присматриваясь к моему состоянию, прислушиваясь и запоминая мои слова. Я неохотно и предельно сжато изложил им хронологию происшествий за последние двое суток. Наконец-то поел. Отмахнувшись от них, плюхнулся на верхнюю шконку слева, отвернулся к стенке, закрыл глаза и попытался уснуть. Но еще долго хаос тревожных мыслей будоражил нервы. Со временем мозг успокоился, адская усталость взяла верх, и я провалился в неглубокий, но необходимый для отдыха сон.

На следующий день утром меня вызвали «на местный» (господи, опять!). Я помнил об обещании «бить, как собаку», и мой организм отреагировал на предстоящую «дискотеку» огромной дозой адреналина в крови. Учащенный пульс, напряжение в мышцах, желание двигаться — «измена». Украдкой вкидываюсь «Ново-Пасситом», чтобы хоть как-то успокоить нервы. Умываюсь. Пью чай. За мной приходит выводной.

Из СИЗО меня забирают двое оперативников (Паша и Бурят Турумов). Усаживают в белую «ниву» на заднее сиденье, натягивают на голову мою же шапочку. Голову опускают ниже колен, так, чтобы кровь давила на мозг и затекала шея, а на глазах проступали сеточки сосудов. Руки, перетянутые наручниками, находятся сзади. Мне больно и дискомфортно, но эти ощущения заглушает истеричный, полный злобных угроз вопль Паши. Теснота и скованность усиливают эффект дискомфорта, медленно превращаясь в пытку. Паша кричит мне в ухо, что я, «идиот обезбашенный», отказавшись вчера от дачи показаний, подписал себе приговор: «Да ты понимаешь, что тебе пиздец?! Ты даже не знаешь, что твой отказ ничего не меняет! Мы, все оперативники, напишем рапорта, что вчера слышали от тебя подробный рассказ о том, как вы совершали преступления, — и всё! Это пойдет в дело доказательством. Ты, идиот, только себе хуже сделал, ты понимаешь это?»

Я ничего не хотел понимать. Я знал, что это чушь! Я только молча посапывал в темноту влажной от дыхания шапочки и следил за поворотами, пытаясь определить наше направление. Мне было непонятно, куда мы едем. И это меня настораживало, особенно с совокупности с только что произнесенной угрозой «искупать» меня в Ангаре. Готовился к худшему. Шансы, что мне дадут поблажку, были ничтожны. Но пунктом нашего назначения, к моему облегчению, был не УБОП и не берег Ангары, а здание судмедэкспертизы. И я во второй раз оказался в том же кабинете, где меньше месяца назад меня равнодушно осматривали двое женщин в халатах. И снова я здесь, но врачи уже другие.

Меня попросили раздеться до пояса и спустить штаны. Мои бедра, плечи, спина, грудная клетка, весь торс, покрытые разноцветными синяками, мои многочисленные порезы на руке и шее задели во враче что-то человеческое, быть может, материнское чувство, пробившееся сквозь маску профессионального равнодушия. На ее лице я заметил признаки сострадания. Женщина вздохнула и бросила едва уловимый презрительный взгляд в сторону моих конвоиров. Эти знаки невербального сочувствия я распознал мгновенно и принял их за добрый знак, подумав, что все-таки есть неравнодушные люди на моем нелегком пути. Женщина измерила линейкой мои синяки и порезы, продиктовав вслух характер их происхождения, вероятное время нанесения, размеры, а меня вскользь спросила: «Откуда все это?» Я кивнул в сторону оперов и сказал: «Оттуда». Немая пауза, полная взаимопонимания.

Это было в ноябре. Осмотр судмедэкспертом был произведен по ходатайству Славы, которое подмахнул тупой Чайников, в силу моего заявления об избиениях и пытках вчера вечером. Наличие на моем теле множества синяков и порезов надо было как-то объяснять. Ведь поступила жалоба, по которой должна пройти проверка-отписка. А это рапорта, запросы, ответы, опросы, проверка фактов — это время. Это время, которое мы себе выкроили. И пока будет длиться проверка, меня никто не тронет. Но об этом я узнал потом. А в то утро меня снова увезли на «базу», как они ее называют, и начали изнурять допросами. Не били, нет. Снова поставили у стенки на весь день. Наручники затянуты до упора. Запястья, спина, плечи, локти — все ныло от боли! Тело хныкало и умоляло об отдыхе. Как обычно, я испытывал жажду и голод, я хотел курить, дышать свежим воздухом, жить! Это была медленная, тягучая пытка на измор. Но все-таки это был небольшой прорыв, маленькая победа. Потому что после того, как мы ударили по всем направлениям, заявляя громко об избиениях и пытках, меня перестали избивать в УБОПе. Просто перестали бить. Это было чудо, которое произошло очень вовремя, потому что мои волевые и физические ресурсы оставляли желать лучшего.