Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

Шура замер.

— Ну что же ты стоишь? — рассердилась Лида.

Шура, не зная радоваться или огорчаться, вышел из палаты. В коридоре раздался его голос:

— Людмила Сергеевна, Лида зовет вас, ей сказали, что у нее родился мертвый ребенок.

Сидящий в кабинете Рябуша, встал. Людмила Сергеевна перебирала флаконы с лекарством, остановилась.

— Кто тебе сказал?

— Лидина соседка.

— А Лида?

— Она не знает, и зовет вас, хочет выяснить.

Людмила Сергеевна многозначительно переглянулась с Рябушей и прошла в палату.

— Лида, матушка, скажи мне, разве ты не помнишь исход родов? Ты же кричала не хочу рожать, ты находилась в сознании и должна помнить.

— Да я кричала, но не понимала, что со мной происходит. Он меня предал, мне было больно. Меня вместе с Жанной Д'Арк он жег на костре. Потом я слышала ваш голос о девочке и снова улетела в черноту. Но зачем вам это надо, вы же принимали роды и все знаете.

— Ты дважды лишалась чувств, но какова причина, что тебя потрясло?

— Я не хочу жить в позоре, он дважды предал меня, мне теперь никто не нужен, отстаньте от меня и скажите, что с моей дочерью: она мертва?

— Да, она шла ножками вперед, — подтвердила Людмила Сергеевна, — пристально глядя на Лиду, — скажи откровенно, ты очень переживаешь утрату?

Лида сначала замерла в изумлении от такого ответа: она все же слышала слова акушерки и плач младенца. Зачем они врут? Несчастная закрыла лицо руками, и из-под ладоней хлынули слезы. Она плакала беззвучно, недолго, облегченно.

— Выпишите меня сегодня же, — через минуту, отбросив руки с лица, твердо, но холодно сказала Лида. — Я хочу разыскать этого подонка, думаю, он украл все мои деньги. Я, дура, сказала ему, где они лежат.

— Если ты будешь чувствовать себя хорошо и успокоишься, к вечеру посмотрим, — пообещала фельдшер.

— Лида, меня тоже выписывают сегодня, — раздался из-за спины фельдшера взволнованный голос Шуры. — Хочешь, я тебе помогу.

— Мне никто не нужен, — с холодной злостью ответила Лида, — можешь проваливать, я одна с ним посчитаюсь.

— Давай-ка, матушка, я тебе еще успокоительного введу, не нравится мне твое настроение, — сказала Людмила Сергеевна. — Не то сгоряча наделаешь глупостей. — Откровенно говоря, она боялась за последствия подлога, вдруг Лида вспомнит подробности родов, тот момент, когда она показывала ей кричащую девочку, хотя акушерка видела, как женщина лишилась сознания и ее пришлось приводить в чувство нашатырным спиртом. Потом ей было неприятно осознавать, что настоящая мать вынуждена смотреть, как ее дочь кормит грудью чужой человек. И понимала, коль решилась на такое, кого-то срочно надо убирать из палаты. Рябуша очень слаба и нуждается в медицинской помощи, ее трогать нельзя. Придется Лиду перевести в другую палату, но как только она придет в нормальное состояние, выписать из больницы.

Людмила Сергеевна уже упрекала себя за согласие с Рябушей, она видела, что Савинова согласилась бы написать отказ от ребенка, стоило лишь ей предложить, тем более после того, как пропажа денег подтвердится. Если это так, негодяй оставил несчастную практически без куска хлеба. С голоду умереть не дадут, но это новый удар для человека.

Людмила Сергеевна мало знала Лиду, только со слов своей соседки Анны.

— Несчастная Лида, не удалась судьба у девушки. После школы сразу же сына родила, якобы от Игоря, в котором Лида души не чаяла. — душевно рассказывала Анна, — и как! — Оставила ребенка на попечение родителей, а сама, сломя голову, бросилась сюда за Костячным. Но странно то, что у женщины нет ни одной фотографии сына, хотя тому уже второй годик. Любовь к мужчине, да такому видному, как Костячный, понять можно, но вот не укладывается в голове отношение матери к сыну.

— Может быть, и нет никакого сына, — высказала предположение Людмила Сергеевна. — Правда, в том, что она рожала, сомнений нет: следы родов видны невооруженным глазом.

— В паспорте запись о сыне есть.

— Птичка добрая, эта Лида, — пришла к выводу Людмила Сергеевна, — надо побыстрей ее выписывать, как бы не нажить неприятностей.

Лида за больницу не держалась. Придя на работу на следующее утро, Людмила Сергеевна осмотрела пациентку, нашла, что та уже справилась с кризисом, успокоилась с потерей дочери, и даже довольна, что связь с ненавистным теперь человеком так трагически окончилась.

— Ну что, матушка, домой пойдешь? — ласково спросила фельдшер.

— Где он, мой дом-то, Сергеевна, куда мне идти?

— К Анне иди, она от тебя не отказывается.

— Не смогу я у нее жить, как вспомню, что там он со мной проводил сладкие вечера и ночи, сердце кровью обливается.

— В таком случае подыскивай новую квартиру, девка ты спокойная, покладистая, найдутся добрые люди. До весны тебе так и так надо здесь жить. Костячного ты сама не найдешь, напрасные хлопоты. А вот документы на него, если что, собери и в милицию подай.

Лида покинула больницу в сумрачном настроении. Она была раздавлена не потерей ребенка, во что ее заставили поверить, а предательством человека, которому безгранично верила. Он же надругался над ее доверием, любовью, изощренной хитростью и жестокостью оставил глубочайшую кровавую борозду в ее душе и в сердце, эта борозда не зарубцуется теперь до конца жизни.

Борозда еще углубилась, когда она пришла домой и, сунув руку в заветное место под наволочку подушки, не обнаружила там драгоценного свертка с деньгами.

— Обобрал, негодяй, — вскрикнула Лида. — Какими мозолями добывала рубли и, можно сказать, кровью, собирала по крохам, отказывая себе во всем. Старалась для жизни на первое время, а он! — Лида залилась в который раз горючими слезами. — Ничего у меня не получилось! Ни мужа, ни дочери, ни денег!

В комнату несмело вошел Шура. Он, переминаясь с ноги на ногу, мягко, но довольно решительно сказал:

— Лида, пойдем ко мне, я же дембель. На стройке зашибаю прилично. Если согласна, я женюсь на тебе.

— Шура, катись ты от меня со своей добротой и женитьбой. Никто мне не нужен.

— Ладно, я уйду, но если нужда припрет к косяку, обращайся, помогу.

— Шура, иди, иди! Не рви мне душу! Мужики для меня теперь не существуют.

Слезы помимо ее воли текли и текли из ее глаз. Она не знала было бы ей лучше с дочкой, живым существом на руках, или вот так одной, брошенной, обманутой, но свободной? Горе и отчаяние, как глухая тайга поглотили ее, и не было видно просвета в этой дремучей неблагодарности совсем недавно любимого, а теперь ненавистного человека. Она пластом лежала на кровати и не откликнулась на приход с работы тети Ани. Но та вошла в комнату и растолкала плачущую девушку.

— Слышала, ты грешишь на Игоря, что он твои деньги спер, правда ли? — тетя Аня стояла рассерженная, куда девалась ее прежняя доброта, и Лида, несмотря на свое состояние, поняла причину такой перемены добрейшего человека.