Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Возьмем ваши пирожки, они вкусны. Не каждый может так хорошо стряпать. Что это — любовь к делу или элементарное умение выполнять задуманное? Генерал Климов по этому поводу высказывает такую мысль: из любви за всякое дело берешься охотнее, идет оно плодотворнее, а результат получается лучше. Что вы на это скажете, Евгения, относительно ваших пирожков?

— Слова генерала давайте возьмем за аксиому. — Она слегка покраснела. — Конечно, я пекла пирожки не с холодным безразличием, я старалась и хотела, чтобы они вам понравились. Я вложила в них частичку своей души. Я столь вам обязана!

— Спасибо, Евгения, за признательность, но речь идет вовсе не об обязательности, а о нечто большем и важном, — Борис огорчился, голос его несколько потух, что не ускользнуло от Евгении, внимание которой в эти минуты не рассеивалось и не сосредоточивалось на своем несчастье как в прежние встречи, что служило хорошим знаком.

— Не будем забывать генеральскую аксиому, Борис, — загадочно улыбаясь, ответила девушка. — Это солидное подспорье для выпечки вкусных пирожков. Счастье, что моим делом вы занимались, зная и разделяя эту аксиому.

— Это так, Евгения. Как мне будет не хватать вашего общества. Ваш отец сообщил мне, что вы покидаете город. Но напишите мне оттуда, где устроитесь. Я проваляюсь здесь не менее двух недель и буду очень ждать от вас вестей.

— Хорошо, — пообещала Евгения. — Но не обижайтесь, если письмо окажется несколько суховатым.

— А вы постарайтесь не забывать аксиому.

— Так, может быть, и получится. Но куда вы двинете после выписки? Домой? К любимым людям? — просто спросила девушка, но Борис уловил в интонации интерес.

— По всей вероятности, у меня их двое: мама и бабушка. Я их обрадую двумя вещами: своим здоровьем и скорым присвоением внеочередного капитанского звания. Можете меня поздравить, сегодня сообщили об аттестации.

— Поздравляю, Борис, так приятно слышать хорошее. Но неужели у вас нет подруги?

— Представьте, нет, — Борис от неловкости завозился в кресле, но для него это был приятный вопрос. — Никто не встретился, никто не очаровал молодого сыщика, — уже с иронией закончил он.

— Неужели вы никогда не влюблялись? — изумилась девушка.

— Я был полувлюблен, но есть надежда, что во мне проснется Ромео.

В холле появилась старшая медсестра, она дружелюбно глянула на молодую парочку, но требовательно сказала:

— Больной, вам еще рано так долго беседовать. Лучше, когда вы в горизонтальном положении. К тому же у вас время процедур.

— Простите, мы заговорились, — вскочила Евгения. — Прощайте, Борис, вам надо идти.

— Я говорю до свидания, Евгения. До встречи.

— Но как?

— А ваше письмо? Не вздумайте сослаться на девичью память!

— Я напишу, непременно! — она протянула руку. — Я вам так благодарна!

Борис тоже поднялся и с превеликим удовольствием подхватил горячую руку девушки, пожал ее и поднес к своим губам. Она смутилась, а Борис подумал, что это только начало их сближения.

В тот день, когда Константин Рябуша со своей семьей спешно покинул Красноярск и был за границей региона, длинный непрерывающийся звонок нарушил тишину квартиры Кузнецовых. Мать бросилась по коридору к двери.

— Кто там? — тревожно спросила она.

— Мама, открывай, это я, Анатолий.

Мать торопливо отомкнула замок и впустила взволнованного сына.

— Что случилось, сынок? Ты весь горишь!

— Папа дома? — не отвечая на вопрос, целуя мать, спросил Анатолий.

— Да, как всегда читает романы.

Мать и сын прошли в гостиную, и на их голоса вышел из библиотеки отец, так Геннадий Федорович называл третью комнату, где вдоль стен стояли стеллажи с книгами.

— Здравствуй, сынок. Ты чем-то взволнован?

— Еще бы, папа, эта бульварная газетенка второй раз полощет в грязи нашу фамилию. Полюбуйся. Оказывается, я вовсе не ваш сын! Возмутительно! Я сейчас же заберу альбом с фотографиями, где я с вами с пеленок, покажу редактору и снова дам ему в морду, а потом подам на него в суд!

Отец дрожащей рукой взял протянутую сыном газету и, едва владея собой, опустился в кресло, развернул газету и прочел вслух выделенное жирным шрифтом, мельком поглядывая на побледневшую мать.

Покойная актриса Савинова не оставляет в покое гангстеров. Пуля Парфенова обрывает жизнь Костячного, но спасает намеченные шефом жертвы.

Далее шла на всю полосу публикация, рассказывающая о причинах убийства Савиновой, о ее шантаже Костячного; о том, как пострадали ни в чем неповинные люди: Евгения и Анатолий Кузнецовы — кровные дети Савиновой и Костячного; как Парфенов, не потерявший человеческого облика, пристрелил своего шефа, когда тот шел расправляться с бывшей своей любовницей Евгенией, а заодно и супругами Рябуша, чтобы не оставлять свидетелей.

— Ты уже набил редактору морду? — спросил отец, закончив чтение и борясь со злобой, душившей его. — Если нет, то это сделаю я.

— Набил, но недостаточно. Я могу повторить за Евгению, — Анатолий нетерпеливо прохаживался по комнате, бросая тревожные взгляды на побледневшую мать, ожидавшую, когда освободится газета, чтобы прочитать. Но Геннадий Федорович уже скомкал ее и не позволил узнать о том, как невероятно жестоко и цинично подан этот материал по отношению к невинным людям: семейству Кузнецовых и Рябуши. — Недавно я рылся в документах и нашел копию свидетельства о рождении Евгении, а само свидетельство выдано в военном городке «Свободный».

— Но что написано в газете? — взмолилась мать.

— Тебе не стоит читать всю эту ахинею. Бандиты и бандитская пресса объясняют причину убийства Савиновой. Ты, мать, не волнуйся. Мы не дадим себя в обиду. Сейчас с Толей поедем к редактору, пусть публично извиняется за нанесенное оскорбление. Он не имеет никакого права вмешиваться в личную жизнь. Мы ничем себя не запятнали.

Геннадий Федорович поднялся из кресла и направился в спальню, чтобы переодеться.

— Толя, ты правда ударил человека? — мать взволнованно смотрела на сына, в отчаянии сжав на груди руки. — За рукоприкладство могут быть неприятности.

— Успокойся, мама, этого никто не видел.

— Но как же все произошло? — не унималась мать.

— Я вошел в кабинет к редактору, когда он был один. Я назвал себя и потребовал объяснение, почему вышел такой материал, оскорбляющий достоинство нашей семьи? Он ответил, что правда не может быть оскорблением. И тогда я дважды врезал кулаком по его дрянной башке.

Редактор «Настольной газеты» ничем не ответил на грубость посетителя, не сопротивлялся, а лишь нажал на кнопку сирены, и через минуту, которой хватило, чтобы Анатолий Кузнецов успокоился, в кабинет вбежал охранник.

— Этот человек напал на меня и избил! Схватите его! — завопил Алферов, указывая на Анатолия, который стоял у его стола с развернутой газетой, не проявляя агрессивных действий.