Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— В стране зарождается демократия. Но она, к сожалению, лишь пластилиновый младенец, власть позволила вылепить из нее олигархическо-криминальное нечто. И пресса в этом усердствовала. Не имея собственных денег, она выполняет заказ небольшой группы финансовых воротил, вас же ограбивших. Народ же наш еще не научился разбираться в личностях. Зачастую верит публикациям газет. Выдвигается, значит, достойный. К этому, к сожалению, привыкли.

Борис Петраков с нетерпением ждал письмо от Евгении. Завтра его выпишут. Прошло более трех недель после их расставания, и он уже стал соглашаться, что Евгения не откликнется. Он понимал, что люди глубоко порядочные не могут с легкостью прощать себе ошибки. Нравственное потрясение без осмысления своего нового положения, не скоро пойдет на убыль. Это одновременно радовало: он не ошибся в ее порядочности, и огорчало: вряд ли увидит ее. Туман разлуки навсегда заполнит расстояние между ними. Он может его рассеять, отыскав их адрес, но вряд ли решится на встречу без ее письма.

— Борис, вам письмо из Омска, — услышал он голос медсестры, собираясь покинуть палату:

— О, большое спасибо! Я ждал его!

Борис с нетерпением вскрыл конверт, и строчки красивого почерка запестрели перед глазами.

«Милый Борис, здравствуйте! Вас не удивляет моя смелость? А может быть, и дерзость. Но мне хочется пообщаться с Вами, простите за это желание.

Мы живем в дачном поселке, что раскинулся на диком бреге Иртыша недалеко от Омска. Из окна прекрасного летнего домика, владелец которого закадычный папин друг, видна широкая полоса могучей реки, еще заснеженная и закованная льдами. Я часами брожу в одиночестве по берегу, и мне хорошо, потому что никто не лезет мне в душу, не ранит ее. Я, как мне кажется, освобождаюсь от красноярского кошмара, который временами держит меня в страхе и долбит мое сердце, подобно хищной птице, прилетающей в наказание к прикованному на скале Прометею. Я почувствовала некоторое очищение совсем недавно, когда стала свидетелем потрясающего ледохода!

Я смотрела, как взбухшая река ломает свои оковы, бурлит и вскипает пеною, очищая свои берега от всего того, что набралось за долгое время стужи. Я долго стояла на берегу, наблюдала за очистительной работой огромного природного организма и почувствовала, как из моей души выливается все грязное и горькое, что накопилось в студеные дни и недели моих бед и страданий.

А ледоход продолжается вот уже несколько дней. Я ощущаю в себе прилив новых жизненных сил, а чувство благодарности к людям, отнесшимся ко мне чутко, переполняет меня, и мне самой хочется творить добро. Простите меня за излишнюю сентиментальность, я не могу иначе обратиться к Вам, потому что Вы спаситель мой. Вы действительно милый мне человек, и как жаль, что уж больше не придется угощать пирожками с капустой, хотя я готова устроить пир по случаю Вашего полного выздоровления и пригласить Вас на белый танец, как героиня стихотворения поэта Рождественского „Белый танец“. „Ты идешь немая, испуганная, одинешенькой на толпу, выбираешь партнера, будто бы, выбираешь себе судьбу“.

О, как я люблю кружиться в вальсе, широко и вольно бежать по залу, как эта могучая река бежит в даль далекую!

Передайте, милый мой человек, привет генералу Сергею Петровичу и мою благодарность. До свидания, теперь вы знаете, куда писать ответ».

Борис с легким сердцем покидал больницу и стал вынашивать предлог, по которому, отправляясь домой для отдыха и окончательного выздоровления, мог остановиться в Омске и увидеть Евгению.

Предлог? Зачем искать искусственный предлог и обманывать себя, когда есть чувство! Оно и только оно диктатор моих дальнейших действий. Мое сердце зовет меня к ней, оно жаждет встречи. Я должен сказать ей ответные, теплые слова. Можно сказать их в письме. Борису вспомнились стихотворные строки Симонова: «Увидеться, это б здорово, а писем он не любил». Именно так и у него.

— Закончу все дела в управлении, куплю билет на поезд и дам телеграмму: «Буду проездом в Омске». Если сердце Евгении откликнется, встрепенется, договоримся.

От такого решения Борису стало легко. Он шел по тротуару и ощущал присутствие Евгении, словно она идет, приотстав, всего лишь на шаг; он закруглял свои дела в управлении, а она находилась в ожидании его, неподалеку в сквере; он прощался с Сергеем Петровичем, передавая ему привет от Евгении, а она оставалась за дверью в приемной; он поехал покупать билет на поезд, она видела и знала в каком вагоне и купе устроится, и когда выйдет на омский перрон.

Он был переполнен ею. В себе он не сомневался, он едет к ней, и при встрече так и скажет: приехал к тебе, к своей милой женщине!

— Да, я скажу ей это, что б она слышала эти слова, идущие от сердца и знала их.

Самое трудное теперь для Бориса дни и часы ожидания той минуты, когда он сядет в поезд, и окажется наедине со своими мыслями о ней.

Так все и произошло, как он мечтал. В Новосибирске на привокзальной площади он купил букет роз, украсил его зеленью и стал ждать мгновение встречи, которое будет, он уверен, великолепным.

Он увидел ее еще из тамбура. Евгения стояла одна в двадцати метрах. Высокая, элегантная, красивое лицо ярко освещено майским солнцем. Большие глаза ждали, нет, он не ошибся, они жаждали встречи с нетерпением. Они переполнены неукротимой радостью, которая выплескивается из глаз слезинками. И он понял, что у них все получится, все склеится!

Когда они оказались в трех шагах друг от друга, то не смогли спокойно преодолеть это малое расстояние, и уж больше не стали сдерживать себя и свои чувства, хлынувшие с силой штормовой волны, и потонули в объятиях, и губы их слились в поцелуе. И никто уж больше не существовал в мире кроме них двоих, и перрон был пуст и нем, они слышали только себя.

— Борис, я не имею морального права вести себя так с вами, — наконец нашла в себе силы Евгения, отстраняясь от молодого человека. — Простите меня, едемте к нам в гости. Это недалеко, на автобусе полчаса хода. Мои родители ждут нас. Они вам так благодарны.

— Но мне дорога встреча с вами, Евгения!

— Не огорчайтесь, Борис, я прошу вас. Не можете же вы не посетить нас?

Борис в душе предполагал осторожное дистанцирование Евгении от него, но последовала бурная встреча. И вдруг такой откровенный барьер? На его лице отразилась вся гамма чувств: неожиданность и смятение, удивление и разочарование. Чуткое сердце Евгении уловило настроение своего спутника, почувствовало, какую боль нанесла она своим жестом молодому человеку и, страдая, взмолилась, ловя и как бы целуя, его молчаливый опечаленный взгляд:

— Простите меня, Борис, мне не следовало бы вообще вам писать, я не стою даже вашего мизинца! — воскликнула она, умоляюще глядя на него, чувствуя, как против ее воли глаза у нее повлажнели, и она вот-вот уткнется в грудь этому великолепному человеку, разрушая тот барьер, который только что воздвигла. Но она все же вновь сдержала себя, помня свою нехорошую сторону.