Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

Родительская слепая любовь могла сослужить плохую службу. Боясь ранить друг друга, эти близкие люди старались молчать о несчастье, пытаясь изобразить, что все хорошо и нормально, вся жизнь впереди и следует надеяться на доброе. Не все же торжествовать силам зла, будет праздник и в их семье! Но молодой женщине требовалась ниша, где бы она сотворила свое чистилище, и без постороннего глаза могла отряхивать загрязненные перья. Таким чистилищем могло быть только время, в котором каждый час — это раскаленные, но все же склонные к медленному остыванию угли, жгущие душу. Еще ей нужен был собеседник, кому бы она могла высказать свою боль, родители в такой роли быть не могли. И вообще никто, по мнению несчастной женщины, на эту роль бы не подошел, разве что Борис со своей чуткостью и человечностью, умеющий остужать угли сеансами психотерапии, какие он давал во время их встреч в больничных покоях.

Евгения много раз задавалась вопросом: какова природа ее несчастья, но, не находя ответа, нося свою боль в себе, обреченная на одиночество в своих поисках, была близка к умопомрачению. У нее стала часто болеть голова от тяжких дум, и кто знает, возможно, ее съела бы душевная депрессия, если бы не этот увиденный ею ледоход на Иртыше. Он взбудоражил женщину. Она, услышав оглушительный треск на реке, выглянула в окно дачного домика, где они жили в ту пору, и увидела доселе спокойно лежащее ледяное царство, всколыхнувшееся, вздыбившееся. Наспех одевшись, выскочила на улицу и замерла, глядя на величественную картину ледохода. Все чаще и чаще раздавался пугающий треск расколовшихся перламутровых льдин, сверкающих на солнце алмазными вспышками; нарастал шум бурлящей воды, ахающий, крошащийся грохот вздымающихся глыб в заторах и падающих то там, то здесь в образовавшийся проран, кипящий и пенный.

Евгения стояла одна на всем побережье, родители уехали в город решать квартирный вопрос, предлагали съездить и ей, развеяться, но она отказалась, и впервые после отъезда из Красноярска с тоской вспомнила о Борисе, готовая поделиться своими впечатлениями, чувствуя, как в ней происходит некоторое облегчение от постоянно грызущего ее душу комплекса неполноценности.

«Да что это я записала себя в изгои! — воскликнула девушка. — Идет весна, ледоход, обновление! Борис, вы слышите меня! Приезжайте, и я расскажу вам о ледоходе. Мне было легко с вами, у вашей больничной кровати, а теперь вас не хватает. Я просто хочу увидеть вас, сильного и мужественного героя, поболтать с вами, набраться от вас стойкости. Я сегодня же напишу вам письмо, в надежде, что не опоздала с посланием!»

Евгения в тот вечер так и не написала письмо, а лишь приготовила ручку и лист бумаги. Решимости не хватило, ведь она не видела в ночной тьме ледохода, а только слышала глухой шум гигантской работы реки, и настроение у нее вновь упало к той черте, за которой апатия к миру и жизни.

Назавтра она опять стояла на берегу, поглощенная величественной панорамой ледохода на могучей реке. Противоположный берег затянутый синей дымкой просматривался почти у горизонта. Там катила прорва серебристого льда, черной клокочущей воды, от необузданной силы летели тяжелой канонадой гул, скрежет, грохот. Звуки зачаровали, пленили, продували застоявшиеся, подернутые унынием мозги, взвеселили их, и она, хмелея, как от крепкого напитка, воспряла духом, умылась ветром, пахнувшим от падения вздыбившейся многотонной льдины, окатившей мириадой брызг. Ей снова неудержимо захотелось увидеть Бориса. Она побежала в дом, взяла лист бумаги, ручку и, присев на пеньке, под музыку ледохода принялась сочинять послание, которое и получил заждавшийся весточки молодой человек.

Теперь, шагая по цветущему майскому брегу Иртыша, она рассказала Борису, как и почему было написано это письмо.

— Вы, наверное, нашли дерзким мое сочинение, во всяком случае, были удивлены моей нескромностью?

— Ну, что вы, Евгения, я благодарен вам за столь лирическое произведение. Я оценил его по высшему баллу.

— Вы просто смеетесь, — польщенная похвалой, заулыбалась Евгения, осторожно касаясь пальцами его левой ладони, отчего молодой человек вспыхнул и попытался поймать ее руку, приостанавливая шаг. Но девушка продолжала движение вперед, а ее руки взметнулись к солнцу. Муаровое платье на ней заискрилось, переливаясь в солнечных бликах радужными оттенками, рисуя пленительные дуги талии и широких бедер, приковывая восхищенный взгляд парня.

— Этому очищению я обязана Светилу! Это оно растопило льды на реке, наполнило ее могучей силой и отправило в добрый путь!

— Да-да, Евгения, я знал, что очищение придет, это неизбежное, веками повторяющееся действо. Если бы его не было, люди бы не смогли созидать, они бы погрязли в болоте своих грехов и ошибок. И наступила бы эра полного безумия человечества.

— Но разве его не было в нашей стране?

— И не только в нашей. — Борису неудержимо захотелось блеснуть красноречием, конечно, предпочел бы тему любви, благо, что адресат и вдохновитель рядом, но он понимал, что сейчас не время для откровений, боялся неверного своего поведения, точнее не знал как себя вести, а потому его понесло не в ту сторону. — Безумие захлестнуло Европу в начале двадцатого столетия. Это самый жестокий и безумный век в мировой истории. Россия же оказалась эпицентром этого безумия, потому мы имеем самые сокрушительные разрушения и человеческие разорения. Но самое страшное разрушение — это опустошение людских душ. Однако пусть в этом разбираются психологи, историки и политики, а я вам сейчас соберу великолепный букет из полевых цветов. — Опомнился Борис и бросился на чудесную полянку, открывшуюся перед ними. Обласканная лучами солнца она буйно покрылась голубыми и оранжевыми лютиками и одуванчиками, розовым гравилатом, острыми стрелками подорожника, а в зарослях набухала молоком с медвяным запахом черемуха.

— А поэты? Разве они могут стоять в стороне от безумия! — вдогонку крикнула Евгения.

— Поэты обязаны в первую очередь. Но, что-то голосов их не слышно.

— Их голоса глушит грохот голливудских и отечественных боевиков.

— Я с вами согласен, но не только это. Любое зло остается злом, в какие бы рясы оно не одевалось, — прокричал Борис, удаляясь, увлеченный сбором цветов.

Через несколько минут Евгения с восхищением принимала со вкусом подобранный букет цветов, какие расцвели к этому часу весны.

Как ей легко с этим человеком. Словно после знойного летнего дня приняла освежающий душ. Он, как солнечный свет, и все для нее. Зажмуришься, а все равно человека видишь. Он понимает ее с полуслова, и она его. Он умен, а потому прост в общении, предупредителен и неназойлив.