Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Хорошо, давай собираться, только обещай мне, что сегодня ты ничего не будешь предпринимать сгоряча. Остынь, подумай, гнев и отчаяние не лучшие советчики.

— Ты права, мама. Я остыну и, как чекист с холодной головой, возьмусь за это дело.

Женщины торопливо собрались и через несколько минут стояли на остановке троллейбуса.

Борис болезненно переживал свое поражение. С трудом заставил себя взять из тайника фотопленку, где были отсняты на усадьбе две угнанные иномарки, сам Подшивалов с охранником. Он отдаст ее майору. О его позоре никто не узнает, тот будет хранить гробовое молчание. Но разве его самолюбие и совесть оглохнут? Они будут пилить тупым рашпилем его душу до тех пор, пока он не острижет бороду у этого козла. После такой засветки база будет сменена и вся наработка коту под хвост. Борису от этого только горше, словно с него сорвали погоны и тычут носом в дерьмо на глазах у всего честного народа. Вот во что вылилась его частная инициатива. Самоудавка для себя или уничтожение любимой женщины.

Петраков резко распахнул кабинет майора и хлопнул кассетой о стол.

— Я свое слово держу. Здесь все, что у меня есть. Держи и ты. Чтобы ты убедился в моем верном слове, я отбываю в Чечню. Дальше, время покажет.

— Я тоже слову хозяин, — ответил Подшивалов, пряча кассету в стол.

— Ну-ну, мы еще встретимся, — пообещал Петраков.

— Не дай Бог, капитан, — бросил майор, вслед уходящему Петракову.

Рапорт был написан и подан, ни на кого не произведя впечатления. Самое обыденное дело, словно война на Кавказе штука пустяшная, как побрякушка. Ему сообщили, что группа добровольцев уже сколочена при областном управлении, где будет выдано все, что положено в таких случаях, и ему следует поторопиться заявить о себе. Началась беготня по кабинетам, к вечеру Петраков был оформлен и назначен командиром взвода омоновцев.

— Удачи тебе, Петраков, сказал майор-кадровик на прощание.

— Спасибо и к черту! — грустно улыбаясь, ответил Борис.

— Кстати, в Чечне находится генерал Климов. У него в руках все силы нашего министерства, что напичканы на Кавказе.

— Было бы здорово встретиться с генералом! — обрадовался Петраков и ушел к своему взводу, который быстро погрузился в поданный автобус и отправился на станцию.

Валентина Александровна пришла провожать Бориса на вокзал, как и родственники остальных парней. Одетые в новенькую камуфляжную форму с беретами на головах, в высоких наглухо зашнурованных ботинках, они выглядели эффектно, воинственными и непобедимыми. Играла бравурная музыка, словно люди ехали не на войну, а на увеселительную прогулку, но она не могла сгладить того мрачного настроения у родственников и, особенно, у молодых симпатичных жен, и уж, конечно, у матерей. Оно клин-бабой долбило их души, кровеня тревогу за их жизни, расписывалось скорбью на заплаканных лицах.

— Как я упрекаю себя в том, что решила навязать тебе любовь Лили, — говорила мама, неживыми глазами глядя на сына. — Почему ты сделал такой выбор, сынок? Зачем тебе эта чужая земля? Почему ты должен проливать свою кровь, защищая преступное решение нашей правящей верхушки? Ты, кто посвятил свою жизнь борьбе со злом? Зло всегда остается злом, в какие бы рясы оно не рядилось. Ты согласен со мной?

— Мама, я не менее тебя недоволен начавшейся новой войной. Более того, я, как и ты, не считаю своей землей ту, куда еду бить бандитов. Мне земли хватает и здесь. Но я еду защищать российские интересы на Кавказе. Не будем там мы, придут и уже пришли иностранцы.

— Боже мой, мы не можем обустроить свои, исконно русские земли, а лезем и лезем куда-то, с окровавленной мордой, но лезем. Нет бы послушать мудрого Солженицина, он подсказывал, как надо поступить с Чечней. Не послушали, дорого показалось городить границу. Верхушке наплевать, сколько страдает людей после первой чеченской войны, сколько калек только в Новгороде, тебе бы надо было сначала поинтересоваться этой статистикой, а потом принимать решение. Как же я виновата в твоем легкомысленном решении! — глаза у мамы слезились, носовой платочек ее был уже влажный, и она то комкала его в руке, то промокала набежавшие слезы.

— Мама, ни в чем себя не вини, это жизнь. Мое решение продиктовано совсем не из-за твоего желание женить меня на Лиле, а из-за моего желания пообтесаться в суровых условиях и снова поработать рядом с Сергеем Петровичем Климовым. Он уже там. Ты же знаешь, я его люблю, он мне второй отец.

— Не думала я, что в таком возрасте может быть такая сильная привязанность, а как же я?

— Мама, ты всегда у меня на первом плане, но пойми, я мужчина, и в поисках своего места в жизни, самоутверждения, должен рисковать. Такова моя профессия.

— Как я мечтала видеть тебя инженером или прорабом, человеком мирным, а ты едешь убивать. — Из омертвевших маминых глаз вновь покатились слезы, и она беспомощно вытирала мокро платочком.

— Мама, не ставь меня в один ряд с бандитами.

— Я не ставлю, но и не благословляю тебя на пролитие крови, чьей бы она ни была. Кругом столько жестокости, и я не хочу, чтобы мой сын, которого я родила, вырастила для добра и мирной жизни, был орудием этой жестокости и стал ее жертвой. Помни об этом, сынок, береги себя.

На второй путь выкатился пассажирский поезд. К двум вагонам, что стояли на первом пути с добровольцами подошел маневровый, толкнул вагоны, чтобы укатить их в хвост пассажирского, следовавшего на Северный Кавказ.

— По вагонам! — раздалась зычная команда. Мать бросилась сыну на грудь, уткнулась, захлебываясь жгучими слезами.

— Прости меня, сынок, если сказала тебе неприятную правду, я считаю себя перед тобой виноватой! Прости!

— Ну что ты, мама, о какой вине говоришь, забудь, все будет хорошо. Я вернусь через полгода. До свидания! — он взял мать за голову, и горячо поцеловал в губы. — До свидания, родная, я буду часто писать. Не скучай! — и смешался с вереницей ребят своего взвода, по очереди поднимающихся на ступеньки медленно двигающегося вагона.

Мать осталась на перроне, выбросив вперед руку, как бы цепляясь за руку своего любимого единственного сына, с глазами переполненными слезами, красивая и статная, но какая-то потерянная, осиротевшая среди десятков таких же матерей, которых повязал единый и всеобщий страх за жизнь своих сыновей, и постаревших за минуты прощания на целые годы. И когда вскочивший на подножку Борис, обернулся и увидел с высоты свою постаревшую маму, то понял, какое горе он принес ей и пожалел о своем решении, но было поздно, уже нельзя ничего вернуть, как нельзя вернуть на место пулю, выброшенную из дула пистолета произведенным выстрелом.

А музыка гремела.

Уязвленная до глубины души поступком Кудрина, Лиля второй день мучительно вынашивала план мести. Девушка в растерянности сидела за столом, нервно перелистывая расчетные документы. В голову лезли дурацкие мысли вроде: плеснуть в лицо кислотой, или ошпарить кипятком, опоить его снотворным и кастрировать, как кабана. Эта дурь не давала нормально работать и придумать что-то путное. Наконец, она поняла свое бессилие и решила написать заявление в прокуратуру области. Там, она надеялась, сотрудники меньше коррумпированы. Об этом же пишут газеты и говорят в новостях по телевизору. Придя к такому решению, Лиля написала заявление, коротко изложила суть дела, свернула и положила в сумочку, намереваясь, сегодня же отнести адресату. Но перед этим она все же решила разыскать контору Кудрина, выяснить, почему он так подло поступил? Все же она точно не знает, кто виноват в разглашении ее намерений в отношении Евгении: кроме Кудрина о ней знал и тот, второй, Костя, кто в ту ночь не слезал с нее, обещая в течение двух недель, а то и раньше, добыть исчерпывающие материалы и вручить здесь же, в этом уютном особняке.