Тони Моррисон - Любовь [litres]

– Знаешь, Мэй всегда была не больно-то хорошей матерью.

– Во всяком случае, она тебя не продала.

– Нет. Но она меня выкинула.

– В Мэйпл-Вэлли?

– В Мэйпл-Вэлли.

– А я думала, ты сама хотела.

– Черт побери, нет, конечно! Но даже если бы и хотела, что с того? Мне было тринадцать. Она была моя мать. Она захотела отослать меня из дома, потому что он этого хотел, а она всегда все делала так, как хотел он. Ты была исключением. Она себя считала Папочкиной девочкой. Не тебя!

– Как будто я не знаю…

– Не сомневаюсь: она твою жизнь превратила в кошмар.

– И свою тоже. Я долгие годы была уверена, что она прячет вещи, только чтобы позлить меня. Я понятия не имела, что больше всего на свете она боится Хьюи Ньютона [59] Хьюи Перси Ньютон (1942–1989) – американский правозащитник, один из основателей партии «Черные пантеры». .

– Она считала, что «Пантеры» за ней охотятся?

– Не только они. И ей хотелось подготовиться загодя. На всякий случай.

– Ага! К настоящей революции, в которой двадцатилетние юнцы сражаются за то, чтобы завалить в койку шестидесятилетнюю тетку!

– Они могли бы сделать кое-что похуже.

– И сделали!

– Ты хоть одного встречала?

– Нет. К тому моменту я уже вышла из Движения.

– А стоило туда входить?

– Нет вопросов!

– Я называла тебя дурой, но ты у меня вызывала зависть. Ты была так увлечена…

– Что было, то было.

– Ты говоришь об этом как-то печально.

– Нет. Это просто так. Похоже, все началось с того, что нас продали, потом мы получили свободу, а потом сами же продали себя – но дороже.

– Кого ты имеешь в виду, говоря «мы»? Черных? Женщин? Или нас с тобой?

– Сама не знаю кого.

Кристин дотрагивается до лодыжки Хид – той, что не распухла.

– Уууххх…

– Прости!

– Наверное, и эта тоже сломана.

– Мы выберемся отсюда утром.

Кристин зажигает еще одну свечу, встает, идет к туалетному столику и выдвигает ящички один за другим. В верхнем находит цветные карандаши, холщовый мешочек, в среднем – россыпь мышиного помета и детские вещи: носочки, трусики, колготки. Она вытаскивает желтый топик и поднимает так, чтобы видела Хид.

– А это твой купальник!

– Неужели я была такая малюсенькая? А твой тоже там?

– Не вижу.

Кристин отирает пот с щек и шеи куском ткани и бросает его на пол. Она возвращается к Хид и с трудом усаживается рядом с ней. Пламя свечи освещает их руки, но не лица.

– Ты когда-нибудь продавалась за деньги?

– Ой, да перестань!

– Люди говорят.

– Люди врут. Я никогда не делала этого ради денег. Хотя… отдавалась взамен на что-то – это да.

– Как и я.

– Нет, ты – нет. Ты была слишком мала, чтобы решать.

– Не так уж мала, чтобы хотеть.

– Да? Он был к тебе добр, Хид? Я хочу сказать: по-настоящему добр?

Сначала. Несколько лет он был со мной добр. И учти: в одиннадцать лет я воспринимала коробку леденцов как проявление доброго отношения. Он отдраивал мне пятки, пока кожа на них не становилась нежной как шелк.

– Проклятье!

– А когда все вдруг испортилось, я надеялась, что вы с Мэй сможете мне объяснить, в чем дело. Но и с этим не вышло, и я начала думать, что во всем виноваты финансовые неудачи – он же начал терять деньги. Но я никогда не винила лично его.

– А я всегда его винила!

– Ты могла себе это позволить. Шериф же не держал тебя на коротком поводке!

– Я помню его. Они рыбачили вместе.

– Рыбачили! Скажешь еще! Да он забыл то, что любой негритенок с плантации знает с рождения! Белые никогда не бросят тебе монетку, пока ты не станцуешь.

– Ты хочешь сказать, что Бадди Силк его разорил?

– Не он – его сын Босс. Папа водил, так сказать, дружбу с отцом, но сын оказался совсем другой породы. Он не просто его разорил, а сделал так, что Папа разорил себя сам.

– В каком смысле?

– Он давал Бадди как бы взаймы: сегодня немножко, а завтра – чуть побольше. И так он давал, давал… Пойми, он платил за то, чтобы отель не закрыли, чтобы продавать там спиртное. Трудно было, но терпимо. А как старый Силк умер, молодой сразу повысил сумму выплат. И мы не смогли оплачивать и музыкантов, и полицейских, и алкоголь.

– Но как же вам удалось так долго продержаться?

– Повезло. Я нашла фотографии с тех рыбалок.

Хид выразительно посмотрела на Кристин.

– Нет!

– О да!

– Кто? Где?

– Какая теперь разница кто? А «где» – и в трюме, и на палубе, и у штурвала, везде где угодно. Им бы стоило призадуматься, какую рыбку можно поймать на удочку.

– У мужчин короткая память. Им всегда нужны картинки.

– Ха!

Хид вздохнула, представив Босса Силка. И себя – на яхте, перепуганную, дрожащую от холода в мокром свитерке. И не понимающую, что ему надо: то ли секса, то ли ее унижения, а может, просто денег, из-за которых он здесь, плюс по-быстрому ее полапать. Он, ясное дело, хотел сделать с ней что-то постыдное, но она не знала, входят ли в список ее сиськи. Во всяком случае, один раз ее уже продали, и с нее хватит. «Вот тут кое-что, что он хочет вам отдать». Она протянула ему коричневый конверт в надежде, что он решит, будто там деньги. Потом отвернулась, дав ему возможность раскрыть конверт не у нее на глазах и сделав вид, что не влезает в их мужские дела. До ее ушей донеслось шуршание, когда он достал содержимое конверта, и она добавила: «Кстати, тут где-то есть еще такой же конверт. Но он адресован вашей матери с доставкой через редакцию «Харбор джорнэл». Если я его смогу найти, мне передать прямо ей или отправить в газету? Хотите, я принесу вам чаю со льдом, сэр?»

Хид пересказывает эту историю, подражая говору старой негритянки, выпучив глаза на такой же манер. Обе хихикают.

– Он правда так сделал? Подготовил отдельную подборку фотографий для старой миссис Силк?

– Это я придумала.

– Приветик, Красотка!

– Ой, подруга, с каких пор у нас появилась привычка так приговаривать?

Когда однажды они играли на пляже – им тогда было лет по десять, – они услыхали, как какой-то мужчина кричит молодой женщине в красном платье с открытой спиной: «Приветик, Красотка!» В его голосе слышались веселые нотки, намек на то, что он знает о ней нечто тайное, и вместе с тем немного ей завидует. Женщина стояла, запрокинув голову к небу, и не обернулась на возглас. Ее профиль казался выточенным на фоне морского пейзажа. Но она повернулась к ним. Ее лицо от щеки до уха прорезал шрам. Тонкий, как карандашная линия на лице, которое взмахом ластика можно было бы превратить в безупречное. Ее взгляд, впившийся в двух девчушек, был холодным, пугающим, но лишь до тех пор, пока она им не подмигнула, и у них от внезапной радости не свело пальчики на ногах. Потом они спросили у Мэй, кто она такая, эта Красотка. «Держитесь от нее как можно дальше! – строго заявила Мэй. – Увидите ее на улице – сразу переходите на другую сторону!» Они спросили почему, а Мэй ответила: «Потому что от уличной женщины можно ожидать всего!»